Христос приземлился в Гродно. Евангелие от Иуды
Шрифт:
Этот мазурик, неграмотный, невежественный, как вяленая вобла, вместе с наместником святого Петра в юности передавал женщинам и юношам записки с предложением пасть в облатке святого причастия, наплевав на его святость. Оба они позже находили себе жертвы среди замужних женщин и красивых девушек даже в алтаре Божьего храма... И вот сейчас он обманывает, и кривляется, как обезьяна, и плюётся грязными словами.
Христос знал, что разумнее было бы промолчать, но злость душила его, и он чувствовал: ему не выдержать. А там будь что будет.
— Покупайте! Покупайте! — горланил монах. — Покупайте прощение! Вам простится любой грех, даже изнасилование одиннадцати тысяч
Юрась сказал довольно громко:
— Один, говорят, на этом свихнулся. Бегал туда и обратно целый день. Освободил весь городок. И никто там больше не купил ни единой индульгенции. И такая была потеря для папского кармана! Так чтобы этого не было, войска сровняли всё местечко с землёй и всех жителей отправили прямо в рай.
Толпа рассмеялась. Алесь, однако, распинался дальше:
— Ты получишь священные папские полномочия. Разве наше дело не станет твоим?! Дело Христа — папы Льва — кардинала Лотра и меня, грешного. Не сомневайся, ты войдёшь в наше воинство. Ибо главное не то, вор ты, угнетатель, развратник, содомит или скотоложец, главное — преданность делу нашему и святому делу Церкви. Ты можешь украсть серебряную ограду вокруг гробницы Петра или наложить в дарохранительницу его серебряную, весом в тысячу шестьсот фунтов. Ты можешь, если придёт тебе в голову такая фантазия, изнасиловать саму Матерь Божью на золотой надгробной плите апостола Петра, поставленной Львом Четвёртым... И даже больше. Пресвятая Дева понесла только по личному приказу Пана Бога и, матерью став, осталась невинной... Так вот, если бы кто-то вздумал наградить Пана Иисуса земными братьями и сестрами, а Иосифа-телёнка — рогами и если бы он поспешно сделал это — будет отпущен ему и этот грех.
— Слушай, ты, — вдруг отозвался Юрась. — Полегче насчёт земных братьев. У Него были ещё братья и сестры. Четыре брата и сестры.
Гимениус не растерялся:
— Ну, это потом. Она сделала своё дело и дальше могла вести себя как угодно.
— Гадишь ты в то самое корыто, из которого ешь, — заметил Христос. — Впрочем, все вы так.
— Мало того, — попробовал замять разговор Алесь. — Раскошельтесь — и Матерь Божья сама явится к вам, когда соберетесь помирать, чтобы лично отнести душу вашу в рай.
— Женщина несёт душу того, кто ее снасильничал. Думай, что говоришь.
— Слушай, сатана, брось извергать грязь!
— Грязь — дело твоё...
Магдалина, сама не зная почему, попробовала удержать Братчика, но тот не поддался. И она поняла: всё. Час, назначенный Лотром, настал. День пройдёт, два, три. И тогда придётся ей заняться другими делами. Лотр навряд ли вернёт её к себе. Остаётся, видимо, одно: искусить того мальчика из Новогрудка.
— Чёрт его знает, что там написано, — сказал Христос. — Может, брань?
— Прочти! — Из грязной пасти монаха летела слюна.
— Как им читать?
— А кто запрещает?
— Папа Сабиниан, как известно, под угрозой анафемы запретил простым людям учиться грамоте.
— Так не повторить ли это и нам?
— К тому идёт.
Толпа оживилась и зашумела.
— Запрещайте, — краснел Братчик. — Всех запишите в монахи. А кто вас тогда будет кормить? Они ж и без того как животные... Впрочем, дай и мне одну индульгенцию. На один грех. Сколько?
Монах усмехнулся:
— Десять грошей. Видишь, и тебя проняло. Наш Папа — это тебе не предшественник, не паршивец Юлий Второй. Большая разница.
— Известно. Оба больны неаполитанской болезнью. Один от неё умер. Другой благодаря ей получил тиару.
— Богохульствуешь? — Взгляд монаха стал колючим. — А святая служба?
Юрась показал ему кусочек пергамента:
— Для того и купил. Молчи.
Народ засмеялся.
— Буду богохульствовать теперь сколько хочу, пока не остановлюсь... Странно, как это у вас. Паскудник Бонифаций Шестой проклинает мерзавца Формоза Первого. Стефан Седьмой проклинает Бонифация, а труп Формоза предаёт публичному поношению [110] , Роман Первый отменяет указы Стефана насчёт Формоза и бесчестит Стефана... Лев бесчестит Юлия. И каждый объявляет, что он непогрешим, а предшественник — отродье Сатаниила, и обличает его неистово и с животной ненавистью. Так кто же мазурики, мы или они?.. Дурни! Рубите сук, на котором сидите. Надо же мне научить хотя бы одну твою дурную голову. Раз обманули... два... десять. Одному открыли лицо... второму... сотому. И ещё думаете, что вам будут верить. Уже и сейчас знают люди, что это за птица — Лев.
110
Папа Стефан приказал выкопать разложившийся труп Формоза (похороненный за семь месяцев до того), притащить за ноги, посадить на трон, надеть на голову тиару. Над трупом устроили суд с адвокатами, но те отказались защищать его и начали обвинять. Затем труп отлучили от Церкви, Папа ударом ноги сбросил его с престола. Труп раздели, отсекли три пальца правой руки, переломали руки и ноги, отрубили голову, затем бросили останки в Тибр.
Замолчал.
— Закончил? — спросил монах. — Вот и хорошо. Индульгенции! Индульгенции!
— Можешь продать ещё одну, меднолобый?
— Сколько угодно будет, — нагло сказал Гимениус.
— Отрежь ещё на один поступок.
Алесь начал орудовать ножницами. Юрась бросил ему монету.
— С-сколько пожелаете.
— Вот спасибо, — поблагодарил Христос.
И вдруг отвесил монаху громоподобную затрещину. Тот вякнул, отлетая. Братчик помахал рукой в воздухе. Вокруг захохотал народ.
— Не имеешь права поднимать руку на посланника Папы, — захныкал Гимениус.
— А на Матерь Божью, значит, имею, стоит только дозволение купить? Слышите, люди?
Служки Гимениуса начали было приближаться.
— Вот хорошо, — порадовался Христос. — Этим я и без денег морду набью. Три человека. По тридцать три с третью гроша на рыло. Довольно дёшево. Весь век ходил бы и лупил.
Служки остановились. Монах шевелил челюстью, приходя в себя.
— Поймал ты меня, неизвестный, — недобро усмехаясь, признал он. — Ну, индульгенции! Индульгенции!
Христос взялся за рукоять корда:
— Тогда продай ещё на один поступок.
Глаза монаха забегали:
— Ну, это уже слишком. До завтра, а может, на три дня ятка закрывается.
— Ятка только открывается, — возразил Юрась. — А ну, люди, слушайте. Именем Своим, именем Сына Божьего говорю, что вам брешут. Мне и Отцу Моему всё это нужно, как десятая дырка в теле.
— Ты кто? — спросил кто-то из толпы.
— Я — Христос.
Народ загудел. В глазах Магдалины мелькнул страх. Толпа кричала.