Христос приземлился в Гродно. Евангелие от Иуды
Шрифт:
Визг между тем поднялся вновь. Неистовый, будто женщин там, в роще, окружили полчища мышей.
Он приближался. Христос смотрел в ту сторону, как раз на запад, и вдруг понял, что не просто полоса заката пылает на горизонте. Да, это был закат. Но свет кое-где шевелился, был против обыкновенного дымным, почти как в жестокий мороз.
Внезапно он понял. И уже не постигал, почему раньше не видел, не догадался. На западе, в отсвете заката, где-то далеко бушевало пламя. Что-то пылало ярко и безнадежно.
Затем
Довольно далеко за ними появилась какая-то тёмная масса. Некоторое время он не мог понять что. А потом узрел блеск стали, хвостатые бунчуки, гривастые тени коней — и понял.
Бегущие могли убежать. Главное — чтоб были открыты ворота.
Он схватил Магдалину, поставил её ноги себе на плечи, а потом вытянул, как мог, руки вверх.
— Прыгай за внешнюю стену! Прыгай!
— Я не...
— Руки мне развяжешь! Прыгай!
Магдалина прыгнула.
— Беги к внутренним воротам! Грохочи! Зови!
Сам он бросился к воротам во внешней, низкой стене. Схватил за верёвку колокола, которым вызывали сестру-привратницу. Ударил раз, другой, третий... Изо всех сил, со всех ног, близко уже летели беглецы. А за ними, прямо из зарева, мчалась орда, сотни две татар.
— Иги-ги! Иги-ги! Адзя-адзя! Иги-ги-и-и! — визг холодом отдавался в спине.
...Игуменья в своей келье услышала и подняла голову с ложа.
— Ну вот, кажется, всё кончено.
Человек, лежащий рядом с ней, тот самый великан Пархвер, что когда-то вёл Христа и апостолов на пытку, лениво раскрыл большие синие глаза:
— Ну и хорошо. Недаром я тебе приказ привёз и три дня исполнения ждал.
— А мне грех, — сказала та, одеваясь.
— Три дня — и уже грех, — улыбнулся тот.
— Я же не об этом. — Игуменья погладила его мокрые золотые волосы. — Я ж их сама три дня отпускала. В какой-то из них, мол, и схватят.
— Ты не спешишь?
— А чего? Я так и вообще с этим делом не спешила. Один день не пришли за ними — ах, как хорошо! Другой — ну просто чудесно! Третий... И если бы ещё не приходили — слава Богу. Я же знаю, разве ты на меня позарился бы? Так просто, от скуки три дня ожидая. Да ещё в соседней келье закрытый.
Могучая грудь Пархвера затряслась.
— Брось! —улещал он. — Ты баба ничего. Просто мне, видно, всю жизнь от одной к другой идти. Пошутил Бог, наделил росточком. Обнимаешься где-то в роще, а она тебе хорошо если под дых головой... А что, есть, наверное, страна великанш?
— Наверное, есть... Ладно, пойдёшь так пойдёшь. Идём, девку ту из башни выпустим.
— Идём. А как ты её вытуришь?
— А просто.
— А нас они не поймают?
— В той башне поймают? Глупости! Там одному можно против всей орды продержаться. Припасов хватит. — Она улыбнулась. — Вот и посидим.
— Ну-ну, разошлась.
— Я тебя, голубок, не держу. Понадобится — в тот же день ходом выведу, и гони в Гродно... если дорогой нехристи не перехватят.
Они вышли.
Христос всё ещё метался у стены. В глазок ворот увидел лицо Магдалины.
— Не открывают!
— Беги, — голос его одичал. — Бей, греми, руки разбей — достучись!
Снова начал бешено дёргать верёвку колокола.
Между беглецами и конниками всё ещё сохранялся разрыв. Христос не знал, что ордынцы уверены — ворота не отворят и потому не торопятся.
Да и лезть на рожон не хотелось: Тумаш и ещё пара апостолов временами останавливались и бросали в конников камни.
Но двери не отворяли, а он уже видел не только лица своих, но и физиономии крымчаков, в основном широкие и скуластые, горбоносые, с ощеренными пастями. Шлемы-мисюрки, малахаи, халаты поверх кольчуг, лодочки стремян.
Ноздри его уже ловили запах врага, дикий, чужой, — смесь полыни, бараньего жира, пота и чегото ещё.
— Иги-ги! Иги-ги!
И вдруг он всем нутром понял: не отворят. Испугались или с намерением, чёрт его знает для чего. Теперь и самому не вскочишь. И значит, все попали в западню и он также. Колодка на шее, цепи, аркан, путь в Кафу. Вот каков будет твой конец, лже-Христос. И нечего с надеждой глядеть на небо, не поможет.
Запыхавшиеся беглецы, с красными от напряжения, искаженными диким ужасом лицами, были уже близко. Даже если подсаживать людей — прежде всего женщин — на стену, успеешь подсадить от силы троих-четверых. А стало быть, схватят и Тумаша, и Иуду, и всех, и его. Бедных не выкупят. Рабство. Кнут.
Он оглядел стену, и вдруг что-то промелькнуло в его глазах: «А может, и вскочишь?».
Христос припустил навстречу беглецам. Увидел у некоторых в глазах безмерное изумление. Но бежал он недолго. Саженей через десять повернулся и, набирая скорость, помчал к стене.
— Да! — хрипло крикнул Тумаш. — Правильно! Лишь бы не плен.
Он подумал, что Христос хочет разбить голову о камни. Но тот и не помышлял об этом. Разогнавшись, он ногами вперёд прыгнул на стену и, по инерции сделав на ней два шага, вскинул руки, захватил-таки пальцами острый верхний край её, срывая ногти, обдирая живот, извиваясь, подтянулся с нечеловеческой силой, силой отчаяния и безысходности, вскинул одну ногу, а после и сел верхом на замшелые камни. Упал головой на верх забрала во внезапном страшном изнеможении.