Христос приземлился в Гродно. Евангелие от Иуды
Шрифт:
И Корнила решил вести мурзу на свою ответственность.
Грохотали бубны. И шёл, переваливаясь, впереди своей дикой образом стражи посыльный татарин. Ноги в ботах с загнутыми носами уверенно попирали землю. Одна рука — на эфесе, другая — бубликом на тугих витках аркана. Голова запрокинута, глаза глядят сверху вниз. И нагло, горделиво усмехается рот.
Только однажды выдержка изменила ему. Увидел золотые кисти рук и длиннющие усы Тихона и, пораженный, засмеялся, ухватился за них, словно дитя за игрушку.
— Доб-ры
Друзья бросились на крымчака. Гиав развернулся было, чтоб ударить. Вестун поднял молот. Но тут замковая стража, сопровождавшая посланцев, выставила копья и гизавры.
— Вы что, хамы? — спросил тысячник. — Посла?!
...А славный гродненский синклит заседал между тем в северном притворе дворцовой церкви и ничего не знал про нежданную «радость», которую готовила ему судьба.
Пред почтенными и благородными рясниками стоял гонец, запылённый до того, что казалось, будто он всю жизнь провёл на мельнице. И вот его вытащили оттуда и, кое-как почистив (не хватило времени), послали с поручением.
— Нужно похвалить вашу службу, — очень тихо сказал Лотр Босяцкому. — И как ваши голуби?
— Прилетели, — мрачно ответил праиезуит.
— Любопытно, — протянул Лотр. — Любопытно было бы знать, почему вы сочли за лучшее ввести нас в приятное заблуждение, оставив при себе вести о событиях в Новогрудке, о попытке повредить святой службе, о том, что исчез генеральный комиссарий и что в исчезновении этом, возможно, также виновны они? Наконец, о последних событиях... Это была ваша идея с голубями?.. Вы что-нибудь употребили?
— Употребил, — мрачно буркнул монах-капеллан.
— Любопытно было бы знать что?
— Я употребил этих голубей. Жаренных в масле. Помните? Вы ещё помогли мне их употреблять. Было вкусно. Могу также напомнить, что была среда.
Кардинал поперхнулся.
— Пожалуйста, — почти беззвучно проговорил он. — Молчите.
— Зачем мне молчать, если не молчите вы?
— Но ведь...
Лицо капеллана обтянулось кожей. Безжалостно и жёстко он произнес:
— Голуби вернулись без записок.
— Может...
— Все три голубя вернулись без записок, — повторил монах.
— Магдалина? — поднял Лотр непонимающие глаза.
— А вот это уже была ваша идея, — свалил вину на кардинала доминиканец. — Я только высказал предположение «а может». И тут вы ухватились за него, как клирик за бутылку, как папа Александр Шестой за собственную дочь, как пьяный за плетень...
— Хватит, — оборвал Лотр. — Давайте действовать.
Флориан Босяцкий кашлянул и ласково обратился к гонцу:
— Так что ж это ты нам такое сказал? Как это торговцев разогнал?! Как позволили?
И тут вставил свои три гроша Григорий Гродненский, в миру Гиляр Болванович:
— Сами говорили: плут, безопасен.
— Был безопасен, — поморщился монах. — Был.
— Говоришь чёрт знает что, — вмешался епископ Комар. — Это что же будет, если каждый вот так, в храм?! Рассчитывать надо.
«Мерзость перед Богом — человек расчётливый», — как всегда, ни к селу ни к городу подал голос войт.
Гонец мучительно боялся принесённых плохих вестей.
— Отцы, — промямлил он. — И это ещё не всё. Ещё говорят, будто заметили татар. Татары идут.
— Замолчи! — вспылил Лотр. — «Бу-удто», «бууудто». Татары пришли и уйдут. А тот, кто замахивается на народные святыни, это тебе не татары?
Шевельнулся в тёмном углу бургомистр Устин. Раскрыл глаза. Хотел было сказать, но только злобно подумал: «Ясно, почему вы так. Вас даже в рабы не возьмут из-за полной никчёмности, бездельники. Вам-то что?!». И снова под скобкой волос погасли угольки его глаз.
— Ты понимаешь, на какие основы он замахнулся?! — покраснел Лотр.
Неизвестно, чем бы это кончилось для гонца, если бы не зазвучали на переходах шаги, какие-то приглушённые удары и бряцание. Все насторожились. Послышалось что-то вроде перебранки. Голос Корнилы уговаривал кого-то малость подождать. Затем тысячник вошёл, но не успели спросить у него, что случилось, как с грохотом распахнулись двери. Хлынула в церковь дикая какофония звуков. Бубны аж захлёбывались в бряцании и гулких ударах.
Мурза Селим вошёл на полусогнутых ногах, беззвучно, как кот, и одновременно нагло. Дёрнул тысячника за нос в знак того, что всё же поставил на своём.
Оглядел церковь. Содрал по дороге с иконы бесценные «обещанные» рубиновые ожерелья, поцокал языком и запихнул за пазуху.
Затем осторожно подошёл к «вратам», прислушался, ударом ноги распахнул их. Оглядел бегающими глазами.
— Что? — резко спросил у толмача.
— Престол.
Мурза словно вспоминал что-то. Затем умехнулся высокомерно и вскинул голову:
— Прыстол. Сыдеть тут хочу.
И сел.
— Мыня слушай, властелины Га-ро-ды-на. Коназ Джикамон нету — вы коназ... Ваш ответ... Что надо дадите — татар не пойдут. Что надо не дадите — татар пойдут. И пыл от Гародына достигнет неба. И смрад от этой земли достигнет неба. Белы конажество — будет кара, черны конажество.
В ответ легло молчание. На лицах людей в притворе нельзя было ничего прочесть. В глазах людей из стражи ясно читались обида, невыразимая брезгливость, страх и гнев.
Мурза вытянул губы, словно для поцелуя, поднял руку, сжатую в кулак, и медленно начал отгибать пальцы. Один за другим.
— Золотых четыре тьмы, по одному на воина, ибо сорок тысяч нас. Рабов четыре тьмы — на каждого воина раб. И тьма рабов — мурзам и хану. И две тьмы золотых — мурзам и хану... И коней — четыре и четыре тьмы. И быдла — четыре и четыре тьмы. — Он показал на оклады. — И золота ещё вот такого четыре арбы, ибо оно блестит.
— Мы не из богатых, — заюлил Лотр. — И в скромной бедности живём.