Христос приземлился в Гродно. Евангелие от Иуды
Шрифт:
И тут вдруг запричитал хозяин:
— Так я же из ревности! Я же из усердия! Неужели и мне отплата?!
— И тебе, — негромко сказал Христос. — Не оговаривал бы, если б верил чисто.
Только тут хозяин заметил его и вспомнил обещание:
— Христос! Спаси меня! Спаси меня, Христос!
— Истинно говорю тебе: сегодня же воздадут тебе по желаниям твоим, — тихо повторил школяр.
— Я же че-ло-ве-ек!
Раввуни не мог больше этого терпеть. Он поглядел на Юрася и ужаснулся: глаза у школяра были безжалостными.
— Вспомнил, — обронил Христос. — Свинья видит звёзды только тогда, когда ей пнут в рыло.
Подбежала собака, радостно посмотрела на костры, понюхала, замахала хвостом.
— Христос, — натужно проговорил Фома. — Я сейчас не выдержу. Я обыдлел. Сейчас залаю, на все четыре встану и...
— К-куд-да? — схватил его Братчик. — Тебе нельзя. Ты... человек.
Фома явно безумел. Безумел и последний живой на костре, шляхтич. И вдруг он, видимо, нашёл для себя какой-то выход, пока не погаснет сознание:
— Боже, если Ты есть! Намучил уже, хватит! Отдаю Тебе душу мою!.. В рай так в рай. А в ад так в ад — на всё воля Твоя. Только помести Ты нас всех вместе, чтоб не кляли мы Тебя... Единственных, что для меня... А я для них... Друга моего... Дочку... Меня... Курочку беленькую. Неправда это, что душа у неё маленькая и смертная... Она для... Больше, чем многие... Курочку не забудь!
В следующий миг пан Коцкий перестал быть.
...Ревело, крутило, несло. Огонь разгорался всё ярче, и страшно было думать почему. Страшно и излишне. А от столов несся и несся монотонный бубнеж:
— Святого апостола нашего Павла к евреям послание...
Христос чувствовал, что умирает. Исчезло солнце.
— Они погибнут, а ты останешься; и все обветшают, как риза...
Исчезло солнце.
— Ибо как сам Он вытерпел... так может помочь и тем, кого искушают...
Тьма стояла в глазах.
— Потому что наш Бог есть огнь поедающий.
Рвался, рвался в небо огонь.
Глава 26
ЧЁРНАЯ МЕССА
Ночь для них была страшной. Они не пожелали и на минуту задержаться в злосчастной деревне — изошли прочь. Хотели было добраться до местечка, до соседнего селения, до какого-нибудь жилья, да сбились с пути, блуждали в непроглядной тьме по зарослям, вымокли и околели от росы.
Наконец им удалось найти какую-то лощинку. По треску под ногами поняли: сухостой. Кое-как наломали сушняка, разложили костёр. При его маленьком свете дело пошло веселей, и вскоре заревело, зашипело яркое пламя.
И всё же им гадко было сидеть у огня. Они слишком живо помнили, что можно сделать с каждым Божьим благословением, даже с этим.
И никто из них не захотел есть. Жарить мясо оказалось превыше их сил. Даже свыше сил Филиппа из Вифсаиды и Иакова Зеведеева. При одном лишь воспоминании их пробирала дрожь отвращения. Поэтому они удовольствовались светом, издали подбрасывая в пламя сушняк.
А когда костёр разгорелся ещё сильнее, огляделись и поняли, что попали из огня да в полымя.
Они сидели на старых, судя по всему заброшенных, могилках. Перекошенные, замшелые кресты, каменные плиты, укрытые зелёным ковром мха, толстые обрезки могучих брёвен на всю могилу, с «голубцами», прибитыми к ним. Плиты лежащие, плиты перевёрнутые, плиты наклонённые, плиты торчком. И на всём этом — разлив мхов, а над всем этим — сухие деревья. Повсюду какие-то ямы, разорённые часовни, проваленные гробницы. Видимо, тут хорошо похозяйничала рука человека, не привыкшего стыдиться или давать отчёт перед другими в своих поступках.
За их маленькой лощинкой лежала большая, с довольно крутыми склонами. По краям её смутно виднелись остатки каких-то фундаментов. Вокруг большой лощины также темнели какие-то камни, вымахала высокая трава (видимо, на месте бывших грядок или цветников). Но всё это густо заросло довольно уже большим лесом. Лес был тёмным, но кое-где в нём мёртво белели высохшие скелеты плодовых деревьев. Зачахшие в глуши и безлюдье, они лезли на глаза то тут, то там, окружали лощину и подступали к ней. Словно вычурные распятия. Словно десятки уродливых привидений.
Страшно было смотреть на это, и люди притушили костёр до маленького огонька, освещавшего только их лощинку, десяток крестов и плит в маленьком гнезде.
Обессилевшие, они никуда не могли идти, спать также были не в состоянии и решили как-нибудь переждать в этом месте ночь.
Говорить тоже никому не хотелось. Только после большой паузы Тумаш сказал:
— Когда сжигали их, я всю веру призвал, чтоб исчезли столбы, — куда там, чёрта беспятого! Стоят, как стояли. Куда Он ведёт нас, Бог?
— Ведёт, — произнес Иуда. — А куда — не знаю.
— Вперёд, — буркнул Христос. — Под вооружённой охраной, чтоб случайно не свернули, куда не надо.
И вновь долгое молчание. Но Тумашу оно было нестерпимо. На откосе встала его длинная тень.
— Боже, — тяжело проговорил Фома. — Ну вот, я всю веру свою призвал. Сотвори чудо. Скажи, что не одна трясина перед людьми. Намекни, что не вечно вековечное свинство. Подай знак.
Он напрягся и бессознательно сжал кулаки. И вдруг... по небу с шипением, разбрасывая искры, промчался большой огненный метеор. Фома всем задом осел на землю. С маху, как подкошенный.
— Свят, свят, свят...
И тут, ещё раньше падения Фомы, вскочил Христос.
— Огонь, — только и успел прохрипеть он. — Ог-гонь.
Неестественно большие глаза с надеждой следили за небесным явлением. Христос протянул к нему руки.
Метеор остановился над голой грядой далёких пригорков. И сразу рассыпался на искры, упавшие вниз и разлетевшиеся в темноте.
Медленно опустились руки Христа.
— Небесный камень, — промолвил он. — Плюнь, Фома. Грязь впереди. Про нас давно забыли на небе. Считают, что у нас рай.