Христос приземлился в Гродно. Евангелие от Иуды
Шрифт:
У Христа потемнело в глазах.
— Цена крупной репы, — пробормотал он.
— Дьявольской силой, — комиссарий держался за эти слова, как пьяный за плетень. — Ясно. Отведите... Следующий!
Следующий, молодой человек, был настолько изломан пыткой, что еле шёл. Монахи попробовали было поддержать его под руки — он брезгливо их оттолкнул.
— Убийство клирика, — напомнил комиссарию писец. — Жена сильно верующая.
— За что убил? — спросил комиссарий.
— Не твоё дело, козёл, — ответил подсудимый.
— Т-так, — процедил комиссарий, сочтя, видимо, что
Лицо молодого мужчины было бледным.
— Дай я за это по голове обычному человеку, соседу, выездной суд судил бы за «драку из ревности». Но я дал за это заступнику перед Богом, властелину — и вот вы начинаете говорить мне то, что говорили бы на дыбе. Уже не драка, уже «избиение полезного для Церкви человека, блаженного деятеля её». И тогда иной кары для нас, простых мирян, нет, кроме смерти. Уже мы это сделали «по сговору», ибо «нарочно хотели убить», ибо «еретики и схизматики-диссиденты подстрекали нас». Уже мы заговорщики, чернокнижники, враги и повстанцы, вредители и шпионы. Суд только для нас, а вы неподсудны... И вот я подумал: а почему так? И если нет на вас суда. Божьего и человеческого, то не я ли суд? Может, другой подумает, прежде чем безнаказанно грабить и насиловать.
Кулаки его сжались. С ликованием в голосе он проговорил:
— Я не брал цепа или молотила. Вот под моим кулаком расселась, как яичная скорлупа, голова этого блудливого животного. Я не жалею, лишь бы и другие поступали так... Потому что вы — сброд, сборище висельников, властолюбцев и грязной сволоты.
— Отвести.
В этот момент Христос глянул вбок и чуть не онемел от изумления. Те монахи, которых он встретил, вели по площади хозяина. Он шёл весь просветлённый и всё ускорял ход. Подойдя к столу, земно поклонился комиссарию:
— День добрый, солнце наше ясное. Слава Христу.
Комиссарий листал бумаги.
— Это ты их оговорил? — спросил наконец глава сыскной инквизиции.
— Я, — ударил себя в грудь хозяин. — И не сожалею о ревностном усердии своём к Церкви.
— А вчерашний самооговор зачем? С ума сошёл?
— Н-нет! На себя донёс! Потому что мысль в себе почувствовал.
— Какую?
— Зачем Пан наш Бог в потопе животных топил? Они же греха не имут. Если бы это какому-то верующему выгодно было, тогда ясно. Ну а подумал — испугался. Что ж это будет, если каждый — думать? Каюсь, отче!
Комиссарий сделал знак, чтоб хозяина отвели к остальным.
Глава 25
БОГ НАШ — ОГНЬ ПОЕДАЮЩИЙ
Последнего из пятерых давно привязали к столбу. Комиссарий давно уже бросил мрачные слова отпущения:
— I nuns, anima anceps, et sit tlbi Deus misericors. [116]
116
Так иди же, грешная душа, и да помилует тебя Бог.
Пылали, тянулись к небу, рвались в него пять огней.
Четверо на кострах молчали. Седой мужчина смотрел на солнце, приближающееся к горизонту. Теперь он не боялся ослепнуть. Это солнце исчезнет, а другого он не увидит. Хотя бы умереть пораньше, чтоб ещё не исчез тёплый Бог.
Пан Коцкий дрожал всем телом и не мог сдержать своей муки: огонь уже лизал ему ноги, хватая выше колен. Крупные, как бобы, слёзы катились из голодных, жалостливых глаз.
Баба извивалась в огне, насколько позволяли цепи, но молчала, и ручейки крови стекали из закушенной губы.
Мужчина-убийца обвис. Может, не держали ноги, а может, хотел скорее задохнуться, чтобы кончились мучения. Но голова его была независимо поднята. Он смотрел в глаза судьям, как дантовский Фаринато, с презрением к самому огню.
Только хозяин, будто не веря себе, водил глазами в разные стороны.
Даже то место, где стояли апостолы, временами опалял нестерпимый огненный жар. Что же было там?
Клубилось, крутилось, ревело. Словно в золотистокровавых воронках стояли пять человек. Огненно-яркие птицы временами отрывались от своего гнезда и летели в розовые сумерки.
Христос чувствовал, что, когда ветер относит пламя в его сторону, у него трещат волосы. И всё же он не отступал.
«Боже! Боже мой! Спаси маленьких. Спаси угнетённых, спаси даже бродяг и жуликов, ибо отняли у них достойное жалости жилище и могут отнять даже дорогую только им жизнь, если не позаботятся они о ней сами. Боже, да порази Ты их громом! Да бейте же их, люди, плюйте на них, пинайте ногами! Куда же это я попал, и стоит ли даже распинаться за таких обезьян?!».
Он чувствовал, что безумеет, что смешивает себя в одно целое с ними и тысячами других.
Что-то приглушённо бухнуло. Нестерпимо запахло жареным и навозом. Охваченный огнём чуть не по шею, убийца отозвался страшным воплем. Затем стиснул зубы и, почти крича, начал мерно читать что-то похожее на молитву:
— Отродье ада... Сыны Велиала... Наследники дьявола и монастырские суки... Истинно говорю: среди хищных зверей на первом месте — поп, на втором — начальник, и только на третьем — тигр.
Голова его упала.
Женщина уже обвисла, видимо задохнувшись. Седой молчал.
На Христа лучше было не смотреть. По лицу Фомы видно было, что он совсем одурел. Глаза зажмурены, кулаки сжаты. Потом он с надеждой раскрыл глаза — столбы остались на месте.