Христос приземлился в Гродно. Евангелие от Иуды
Шрифт:
Голос из тьмы ехидно засмеялся.
— Нас загоняли в отряд смертников, нас манили туда басней о райских кущах, а мы жили как в аду. И нас страшили адом. Нас, верных. Мы голодали и умирали с голода, а нас страшили адом, ибо не могли мы купить ни индульгенцию, ни мессу. Нас били, как хотели, а после страшили адом за отсутствие смирения. Нас гнали в рай силой, а мы видели, что и там все места закупили богатые. Костры горят на наших площадях, нас пытают и казнят, дети наши умирают с голода, не сотворив ещё и первого греха. На земле этой царит зло... Ничего не может Бог. Он бессилен против Им самим установленной власти, против собственных слуг. Он бессилен против Тебя, Властелин зла. Он пытает, гонит и распинает
Он передохнул.
— Бери нас. Мы больше не можем. Мы умираем всю жизнь в наших сложенных из навоза хатах. Чем более они гонят нас к святости и будущим райским кущам, тем нам тяжелей, тем более мы жаждем Тебя. Они добьются того, что все мы сделаемся Твоими. Всю жизнь мы заживо умираем, Чернобог. Дай нам царствие Твоё, дай нам хоть откуда-нибудь облегчение в этой жизни. Нам неоткуда больше ждать его. Дай нам отблеск хоть какого-то света, хоть бы и чёрного. Или — если нельзя и этого — дай нам на своих тайных шабашах хоть одну минуту забвения. Дай нам забыть вот здесь хоть на минуту нашу страшную жизнь. Мы больше не можем. Забери нас.
Юрась почувствовал, что рука Тумаша холодна как лёд.
— Что это? — спросил он.
— Тихо, — одними губами ответил Фома. — Иначе — смерть. — И беззвучно выдохнул: — Чёрная месса. [118]
Легла длинная пауза. Возможно, обладатель голоса думал. После вновь металлом отдались в темноте слова:
— Люди! Вы, которые из деревень Красовица, Хитричи, Березина и прочих, числом двадцать. Хозяйки ваши — верные дочери Мои. Именем Своим приказываю: пусть они дадут вам немного света. Именем Чернобога заклинаю их запретить сгон, отменить ставный невод и пригон кормных кабанов. Пусть скинут денежный взнос по двадцать пять грошей с каждой копны. Клянётесь?
118
Уродливая тирания над телом и мыслью породила не менее уродливый, но закономерный ответ. Эта форма протеста называлась «черной мессой». Говорят, сейчас кое-где в Европе (Испания, Италия и пр.) замечены рецидивы. Симптоматично!
— Да, — вразнобой вздохнули женские голоса.
— В знак согласия дадите сегодня подпись собственным телом с тем своим подданным, какого изберёте... Прочие, слушайте. Великий Властелин подумает и о вас. Вам не надо ждать их Страшного суда, которого не будет. А его не будет! Я обещаю вам это.
Эхом задрожала долина.
— Я исчезаю. Вам скажут, что делать. Сожгите крест. Я исчезаю...
Ярко побежали вверх первые языки пламени. Через минуту над гнездом пылал огромный, с целую сосну, крест. Огонь вырвал из тьмы лощину, ближайшие заросли, силуэты сухих деревьев и лица людей.
Их было множество. Несколько сотен. Целое море. В большинстве совсем голых. Крест пылал у них над головами. Огненными и чёрными птицами метались над ними свет и тень.
У креста стоял человек в чёрном плаще. На лице — грубо намалёванная маска, на шапке — турьи рога. В руке — длинное копьё.
— Неофиты, где ваше обещание?!
Над головами людей поплыл большой, весь неровно, пятнами испещрённый красным лист пергамента.
Мужчина средних лет, очень похожий на того, седого, сожжённого сегодня, возможно, брат, взял лист в руки. Сказал уже знакомым голосом, тем самым, что призывал «забрать их»:
— Мы выдрали его из самого великого Евангелия, когда приносили жертву. И каждый оставил на нём каплю крови. Вот.
Он поднял большой палец левой руки. И за ним начали там-сям подниматься руки с оттопыренными пальцами. Десять... тридцать... сто... ещё и ещё.
— Он красный, — продолжал мужчина. — Кровь влечёт кровь. Зло не порождает добра, но гнев и зло. Напрасно стараются.
Рогатый поднял на копьё пергамент и поджёг его от креста.
— Гори, — хрипло произнес он. — Пепел — вместе. Кровь — вместе. Гнев — вместе.
Все молча смотрели, как кожа коробится в огне.
— Клянись, — велел рогатый, когда пепел осыпался на землю.
— Клянусь за всех, — провозгласил мужчина. — Клянусь в этом выжженном месте, клянусь на пепле похищенных и похороненных, что мы отдаём свою душу, помыслы, всех себя и детей наших Тебе, Чернобог. Научи нас быть стойкими, как Ты, научи нас побеждать, как Ты, научи нас не стонать даже тогда, когда вся кровь в наших жилах начнёт гореть от их железа, как сгорели эти капли. Именем Твоим отрекаемся от Бессильного, Его городов и даже Небесного Града, в которых, как и в сердцах слуг Его, как и в их городах, нет ни жалости, ни милосердия, в которых нет ничего святого, ничего человеческого. Он не дал нам ни капли света, ни искры надежды. Потому реки нашей крови, огонь нашей лютости мы отдадим, чтобы помочь Тебе свалить Его, Чернобог. Верь нам. Мы с Тобой до конца и в знак того приносим Тебе жертву.
Толпа чуть отошла от огня. Плечи Христа дрожали.
— Что с тобой? — шёпотом спросил Иуда.
— Какая гордость! Какое бедное быдло! Какое мужество! Какая... темень!..
Пред огненным крестом лежал на плоском камне некто, укрытый грубым полотном.
— Откройте, — приказал рогатый. — Развяжите ему хлебало.
Кто-то сорвал с лежащего покров. И тут Христос зажал ладонями рот, чтоб поневоле не вскрикнуть. На камне лежал генеральный комиссарий сыскной инквизиции. Большая грузная туша.
— Судил и судим будешь, — объявил рогатый. — Говори, что хотел ещё сказать, иначе будет поздно.
— Отпустите, — с клокотанием вырвалось из глотки инквизитора. — Видите, вы есть. Значит, нельзя утверждать, что мы ведём войну с невинными. Повсюду война за души, и в этой войне я — солдат. Пленных не убивают.
Белёсые волосы того, что присягал за всех, спутанными космами падали на шальные глаза. Лицо запало в щеках. Губы побелели так, что почти не отличались цветом от лица.
— Значит, и еретики — пленные солдаты? — Глаза его остекленели. — А что делают с ними? А уничтоженные деревни и города? А распаханные страны без людей? Чем виновны были пред тобой и Богом те, сожжённые сегодня? Тот старик с курочкой? Нас не было. Это ты нас выдумал. Ты жестокостью сотворил нас. Кто пошёл бы сюда, если бы не толкнул нас ты и твои братья во убийстве? Может, я? По доносу хватал безвинных, насиловал женщин, пытал и жёг — и ты солдат? Не было б тебя — не было б и Дьявола. За жестокость — жестокость... Готовься. Мы дадим тебе быструю смерть. Не как ты.
И тогда, осознав неизбежное, глава сыскной инквизиции снова немо закричал. Брат сожжённого приставил нож к его сердцу и налёг на рукоятку.
— Не хо-чу! — крик захлебнулся в каком-то бульканьи, смолк.
Человек выдернул нож, ошалело оглядел всех.
— Уб-берите эту пад-длу.
Он пошатнулся и вдруг рухнул, словно его ударили под колени. Упавшего подняли и отнесли в сторону. Народ стоял в суровом молчании. Тихо-тихо. Угрожающе тихо. И тогда рогатый подошёл к обгоревшему кресту и одним ударом ноги повалил его на труп. Взлетел ураган искр.