Хромовые сапоги
Шрифт:
Наконец автомобиль подкрадывается к воротам военного аэропорта. Мы понимаем, что путь скоро закончится. Ворота открываются, и мы оказываемся внутри воинской части, проезжаем несколько сот метров и окончательно останавливаемся у здания ОБАТО. Помощник дежурного хлопает дверью и исчезает в здании, мы это видим поскольку дверь находиться в нашем поле зрения. Все опять закуривают в каком-то непонятном томительном ожидании чего-то загадочного. Тишина, только ветер, здесь посреди степи дует со свистом, мрачно и зловеще, не предвещая ничего хорошего.
– Из машины! – кричит нам показавшийся в дверях помощник дежурного.
Мы выпрыгиваем
– Замерзли, ребята?
– Да есть малость!
– Значит какая наша задача. Борт с «грузом 200» приземлился. Грузим в кузов ящик и едем по адресу. Оставляем его там, а сами возвращаемся в училище. Задача ясна?
– Откуда груз, товарищ подполковник? – спрашивает Тупик.
– Тупик, а ты не догадываешься?
– Из Афгана?
– Ну а откуда еще?!
– Ясно…
Все мрачнеют. Оно и понятно, не очень-то приятно провести ночь в кузове с гробом. «Повезло» нам. Подполковник разрешает пока перекурить. Строй разваливается и в полумраке начинают светиться маленькие красные огоньки. Еще хорошо, если здесь уместно это слово, мы не выносим гробы из самолета. Это делают бойцы, сопровождающие АН-26, который развозит печаль по всему советскому союзу. Минут через десять дверь открывается и четверо бойцов выносят гроб и грузят его в кузов нашего ЗИЛа. При их появлении все бросают или прячут сигареты в кулаке, занося его за спину. Это происходит непроизвольно, как при появлении строгого офицера и эта некая дань уважения погибшему воину.
– В машину! – говорит наш офицер, тоже помрачневший при виде гроба.
Мы аккуратно, стараясь не задеть нового пассажира, отправляющегося в последний путь, усаживаемся на лавках. Посреди нас стоит гроб, обтянутый красной материей. Машина заводится и выезжает за пределы колючего ограждения.
– А говорят, что обычно погибших привозят в цинковых гробах… - нарушает всеобщее молчание Тупик.
– Так и есть, - отвечает то ли ему, то ли всем нам Бобер. – Цинковый ящик внутри. В нем есть окошко, для лица убитого.
– А почему именно в цинке? – не замолкает Тупик.
– Так неизвестно, что осталось от бойца…
– А зачем тогда окошко, ведь и головы может не быть?
– Слушай, Олег, отстань!
В машине вновь воцаряется молчание, но теперь оно еще мрачней и страшней. Когда мы ехали в аэропорт, мы надеялись на встречу живого человека, а не погибшего. От такого соседства всем жутковато и сон как рукой сняло. Военный водитель теперь едет не спеша, объезжая ямы и кочки, но тем не менее гроб изредка подскакивает и сдвигается то к левому борту, то к правому. Курсанты тихонько и уважительно отодвигают его на середину, никто не хочет близко сидеть с таким грузом. Однако уже через полчаса кое-кто достает из карманов шинелей пачки сигарет и мирный, живой теперь такой спокойный дымок заполняет пространство под тентом. Мы привыкли к печальному соседству, оно уже не так сильно пугает. Так и на войне человек быстро привыкает к смерти, ликующей вокруг него. Он свыкается и адаптируется.
ЗИЛок въезжает в город и здесь по хорошему
Загорается свет в окнах соседних домов, хлопают калитки и ворота. Соседи с шумом выходят на улицу, переспрашивая друг друга, не понимая в чем дело и, наконец, поняв, что произошло, толпой следуют к плачущей женщине. Я не слышу их слов, но и без них понятно, что люди пытаются успокоить несчастную мать. Ночь на этой улице закончилась. Мы пока сидим в машине и в подавленном состоянии ждем команды выгружать гроб. Никто из нас не курит. Нервы у всех напряжены. Не очень-то завидная у нас роль. Проходит еще минут двадцать, и мы слышим голос нашего подполковника. Он подходит сзади к кузову и заглядывает к нам под тент.
– Вылезайте, ребята, - говорит он тихо, проникновенно и совсем не по-военному мягко.
Мы, не спеша, стараясь не побеспокоить ни мертвого, ни его родственников и соседей, выпрыгиваем на землю, придерживая карабины на плече, которые при приземлении бряцают. Странно, но меня озаряет догадка, вот почему говорят «бряцать оружием». Синие ворота открыты. Во дворе стоят табуретки и лавки. Вокруг очень много народу. Здесь и женщины, и мужчины и даже дети. Кажется, что вся улица проснулась. Никто не обращает на холод никакого внимания. Женщины не расчесаны в каких-то куртках и телогрейках, мужики без головных уборов, мрачные и молчаливые.
К нам подходит майор в полевой форме. Я узнаю его, это помощник коменданта гарнизона.
– Так, курсанты, выносим гроб и ставим его во дворе на табуретки. Понятно? – он говорит с нами строгим командным голосом.
– Понятно, - довольно дерзко и непочтительно отвечает ему Васильев.
– Я не понял, сержант, что ты такой смелый?! – замечает тон Сереги и пытается поставить его на место майор. – Может хочешь потом посидеть у меня на губе?
– Майор! Занимайся свои делом! – вмешивается наш подполковник. – Не цепляйся к моим людям!
– Надо понимать с кем разговариваешь? – пытается оправдаться помощник коменданта.
– Хватит! Нашел место! – обрывает его подполковник и тот замолкает.
Мы аккуратно выдвигаем гроб по полу кузова и перехватываем его. Несколько курсантов подставляют плечи и он, в конце концов, оказывается на плечах шестерых человек, по три с каждой стороны. Я, Вадька, Тупик, Васильев и еще двое курсантов не принимаем участие в выносе гроба, а стоим возле машины и держим карабины своих товарищей. Гроб плавно плывет мимо расступившихся людей и опускается во дворике. Одна из женщин, видимо мать, кидается на него с криком и голося навзрыд начинает обнимать и целовать красный ящик. Ее пытаются оттащить от гроба, но она хватается за него руками. Я не в силах смотреть, отворачиваюсь и смотрю на противоположную сторону улицы. Еще бы закрыть уши, чтоб не слышать этот пронзающий душу рев матери, потерявшей своего сына.