Хромой кузнец (сборник)

Семёнова Мария Васильевна

Наконец молодец зашевелился, раскрыл глаза – зелёные-презелёные, ярко горящие в лесных потёмках! Тут и пригляделся старик: всем парень хорош, только почему-то у него левая пола запахнута за правую, не наоборот, как носят обычно, и обувь перепутана, и пояса нет… Решил было старый – от Лешего уходил человек. Но пригляделся ещё – батюшки! – волосы-то у парня пониже плеч и зеленоватые, что боровой мох, а на лице – ни бровей, ни ресниц, лишь бородка, и ухо вроде только одно – левое…

Совсем струсил старик, понял: не человека избавил, самого Лешего выручил из беды. Что делать?.. А Леший встал, отряхнул порты и поклонился до самой земли:

– Спасибо, старинушка! Из чужих лесов

находники-Лешие меня одолели, побили втроём, связали да бросили. От самых Железных Гор, слышно, явились. Хотели, чтоб я, связанный, угодил под грозу, сделался навек росомахой… Чего желаешь – проси!

– Да я ведь… – оробел Киев отец, – я же не за награду… я так просто…

А сам боком, боком – к телеге. Не заметил, как и валежины перемахнул. Леший захохотал вслед, засвистел весело:

– Добро, старинушка! Будет твоя скотина сама ходить в мой лес пастись, сама возвращаться, ни один зверь не обидит!

Тогда, говорят, оглянулся старик и увидел, как вышел из чащи великий медведь. Молодой Леший вскочил на мохнатую бурую спину, поехал, что на коне…

И действительно, с того самого дня весь род старика не знал больше заботы с коровами, норовящими разбрестись в березняке, уйти в непролазную глушь волкам на потребу. Никто не пугал дочек с малыми внучками, собравшихся по грибы, вышедших лакомиться смородиной и румяной брусникой. Никто не морочил охотников, не отводил им глаза. Наоборот: ягодные поляны так и распахивались перед добытчицами, зверь будто сам шёл навстречу честной стреле и скоро снова рождался, отпущенный из ирия… Но и Люди не забывали про хлеб-соль для Лешего, не забывали поблагодарить Диво Лесное, поднести блина-пирожка. Не ругались под деревьями и всегда тушили костры: Лешему не по нраву горячие головешки, может обидеться…

А пришлые Лешие, что связали зеленоокого молодца, поселились в другом лесу, опричь Киева рода. Выиграли, говорят, у прежнего хозяина в свайку. Вот из них-то один девочку и увёл.

Кузнец и лесной страх

Плакала, плакала горе-мать, сама сгубившая дочку… к кому идти за подмогой? Добрые Люди опять надоумили: к кузнецу Кию. У него, дескать, работник служил, Банника драчливого не побоялся. А коли работник таков, каков сам-то хозяин? Неужели Лешего не осилит?

И баба-гулёна взялась, хоть поздно, за ум. Решилась дочку вернуть. Помолилась Солнцу небесному, увязала в беленький узелок перстни-жуковинья и самоцветные бусы – и к Кию со всех ног:

– Возьми, кузнец, серебро, возьми золото, возьми дорогие каменья, только пособи дитя домой воротить! Твой батюшка Лешего знает…

– Это в другом лесу Леший, – покачал головой Кий. – Ладно, попробую тебе помочь, не знаю только, получится ли. Ты камни-то спрячь…

Стал он снаряжаться. Взял рогатину на крепком ясеневом древке, с серебряной насечкой у жала, взял охотничий нож – вместе с Перуном они его выковали, когда расставались. И ещё оберег – громовое колесо о шести спицах-лучах, сработанное из светлого серебра. Кий надел его на плетёный шнурок и спрятал за пазуху. Велел женщине сказывать, по которой тропе убежала пропавшая девочка… горе-мать залилась слезами, но сумела объяснить внятно. Выслушал её Кий и отправился в лес. По дороге сорвал гроздь спелой калины, понёс с собою. Улыбнулся любопытному горностаюшке, прыгнувшему на тропу.

Долго ли шёл, коротко ли… Вела его тропа верховым бором-беломошником, каменными холмами, откуда было далеко видно кругом: густые кудри вершин и стволы в жарких медных кольчугах, тихие лесные озёра и радуги, дрожащие над перекатами. Красные гранитные скалы и само далёкое море в зелёном кружеве островов, безмятежное к исходу тёплого дня…

Потом отступили холмы, и места сразу сделались глуше: зачавкало под ногами, встали по сторонам безмолвные чёрные ели. По макушкам ещё скользили солнечные лучи, но впереди, над тропой, начал собираться вечерний туман. Невольно подумалось Кию – сюда, на самое лесное дно, Даждьбог-Солнышко если когда и заглядывал, то разве что в полдень. Вспомнил Кий светлого Сварожича, Подателя Благ… и вовремя спохватился: тропа-то где? Оказалось, уже соступил, уже начал кто-то с толку сбивать. Еле-еле вернулся Кий на тропу, и, что таить, сделалось ему жутковато. Ну да не с полдороги же поворачивать.

– А невесёлые тут места, – сказал он громко вслух. – Небось, прежний Леший не так и досадовал, что проиграл!

Метнулась из чащи сова, чуть не задела крылом…

Как раз к темноте вышел Кий на поляну, где разделялась тропа: направо пойдёшь – в топь попадёшь, налево пойдёшь – из болота не выберешься. Здесь Кий остановился. Набрал сухого валежника, высек Огонь, давай костёр возгнетать. Устроился же он на самой росстани – там, где расходились две тропки. А просить позволения у Лесного Хозина и не подумал. Рассудил так: осердится – верней припожалует. Повечерял салом да хлебом, пожевал на заедку кислый леваш из сушёной тёртой черники – и лёг, завернувшись в тёплый меховой плащ, но глаз не сомкнул. Стал Лешего ждать.

Всем ведомо, как гневается Леший, когда в его владениях укладываются спать на тропе. А уж на росстани, да не спросясь!.. Вот приблизилась чёрная полночь, безвременье, когда сменяются сутки, и вдруг безо всякого ветра зарокотали, жутким стоном застонали лесные вершины… лихой мороз пробежал у кузнеца по спине, только он и виду не подал. Лежал себе, где лежал, не шелохнулся. Понял: Лесной Хозяин недалеко, пугать начинает, сейчас придёт с места сгонять.

…Потом померещилось, будто кто зашагал тяжёлым великанским шагом по лесу, ближе и ближе, кто-то выше самых высоких деревьев, с шумом и треском, ни дать ни взять вековые стволы переламывая, как сухие лучинки! Бежать впору без оглядки – но и в этот раз молодой кузнец не двинулся с места, только на другой бок повернулся. И не дошёл до него великан, утих шум и треск – но тотчас долетел бешеный топот разлетевшейся тройки, неистовый перезвон колокольцев: откуда бы взяться коням на узенькой тропке, в непроглядной лесной темноте?.. А всё одно – мчится, храпит, вот сейчас копытами в землю вобьёт…

Тут уж Кий схватился одной рукой за железный наконечник копья, а другой нашарил за пазухой оберег – громовое колесо, стиснул вспотевшей ладонью. Да кто бы не напугался!.. Всё ближе топот, всё ближе взбесившиеся колокольцы… и вдруг минуло – только холодный ветер прошелестел над поляной, взъерошил кузнецу русые кудри. Далеко был в ту пору Перун, а всё ж помогло серебряное колесо, дало силу выстоять против третьего страха. Стал Кий дальше ждать, терпеливо приманивать Лешего, точно зверя к ловушке. И приманил. Скоро услыхал в лесной тишине, как подкрался к нему кто-то сзади и – раз! – пнул в спину ногой, да тут же и отскочил. И ворчливо сказал человеческим голосом из кустов:

– Ты что не спросясь на моей дороге разлёгся? Уйди!

Не поднялся Кий, лишь отмахнулся, точно от комара. Снова подкрался Леший и пнул его:

– Уйди с тропки, невежа, тебе говорю! Не то разума лишу, совсем погублю!

Но Кий знал – Леший может разум отнять только у того, кто как следует испугается. И ведь дождался, чтобы Леший в третий раз к нему подошёл и показался в отблеске углей. И тут-то вскинулся молодой кузнец, обхватил его поперёк, подмял под себя:

– Ты, шишка еловая, у матери девчонку увёл?