Хромой кузнец (сборник)
Шрифт:
– Знай всё новенькое придумываешь! Не отеческим законом живёшь…
Но Кий знай упрямо ковал, и вот диво – железные ножницы и серпы на торгу расходились куда проворнее медных. И стихло мало-помалу ворчание стариков.
Однажды в тёмное новолуние Кий припозднился с работой и ковал заполночь, когда снаружи долетел женский голос:
– Кузнец, отвори! – и опять, сквозь звон молота: – Кузнец, отвори!
– Входи, кто там, – отмолвил занятый умелец. Он и в мысли не держал замыкать, запирать запорами дверь: от кого бы? В других краях, ближе к недобрым Горам, появлялись
– Кузнец, отвори!.. – долетело в третий раз, и Кий, вытерев руки, открыл дверь. Незнакомая женщина ступила через порог, и вместе с нею ворвался такой ледяной холод, что даже пламя, плясавшее весело в горне, как будто испуганно съёжилось. Но почти сразу Огонь выпрямился и взревел, и теперь уже женщина отшатнулась прочь, закрываясь рукой…
Кий усадил нежданную гостью и заметил, что она была на диво хороша: волосы – вороново крыло, сама – вбеле румяна, вот только глаз Кий никак не мог рассмотреть, всё потупливалась. Но зато ресницы… Вздохнул Кий, вспомнил молоденькую невесту, вовсе невзрачную рядом с этакой раскрасавицей… устыдился и покраснел. А та уже вынула из корзинки мёртвую птаху – комочек серого пуха, тонкие торчащие лапки:
– Разное о тебе бают, кузнец. Вот первая служба: сделаешь ли, чтобы мой соловушка снова запел?
– Попробую… – нахмурился Кий. Сжёг в горне окоченевшее тельце, а невесомую толику пепла бросил в кипящее молоко и прошептал над ним, как научил Перун. И тотчас взвился из молока оживший соловушка – но к хозяйке почему-то не полетел: в ужасе заметался по кузне, потом выпорхнул в приоткрытую дверь. Женщина прянула было поймать, но под взглядом кузнеца промахнулась, Кию же вдруг причудилось, будто зловеще вытянулись её пальцы и скрючились, точно хищные когти… Но только на миг. И вот всё миновало, и прежняя раскрасавица извлекла из корзинки жестоко задушенного кем-то котёнка:
– Сослужи и вторую службу, кузнец.
И всё повторилось, и серый котёнок тоже в руки к ней не пошёл – запищал и всеми коготками вцепился в Киев кожаный передник, не оторвать.
– А вот и третья служба, – молвила женщина. И подняла наконец глаза, и глаза были, что две дыры – ни света, ни дна: – Сделай мне ледяной гвоздь – что ни кольнёт, всё чтобы непробудным сном тотчас засыпало! А тебя так награжу, как тебе и во сне ни разу не снилось…
Подошла раскрасавица и уж руки протянула – обнять оторопевшего Кия, наметилась устами в уста. Но кузнец опомнился:
– Какой гвоздь? Кого уколоть?..
– Реку, чтоб не шумела, – отмолвила, ступая следом, злая Морана. – Птицу, чтобы поутру не пела. Тучу грозную, чтобы дождь не лила. А тебе, Кию, старейшиной быть над всеми Людьми! Мужи, с кем ныне не ладишь, по шею в топком болоте руду станут копать! А жёны, самые гордые, самые красивые, только слово скажи…
Но Кий уже дотянулся до наковальни и схватил большой молот-балду, сделанный когда-то нарочно для Перуна, одному ему по могуте:
– Пропади, негодная! Сгинь!..
И молот, помнивший десницу Бога Грозы, послушался молодого кузнеца, взвился в его руках высоко и брызнул золотыми искрами громовой секиры:
– Я служу Солнцу, Молнии и Огню, а не смерти и холоду! Пропади!..
Миг – и вместо красавицы оказало себя перед Кием когтистое чудище. Ещё миг – и грянул молот в пустое место, где оно только что стояло. Молот ушёл глубоко в землю и там крепко застрял, а от сбежавшей Мораны сохранилась в кузне корзинка. Кий осторожно взял её клещами и бросил в огонь, и добрая лоза, из которой она была согнута, благодарно распрямлялась, сгорая. Когда же рассыпались угли, стал виден не то камень, не то неведомый самородок. Свирепое пламя горна так и не смогло его раскалить. Кий отнёс самородок подальше и закопал под валуном, не забыв промолвить заклятие – из тех, что всегда произносят над кладами: чтобы лежал смирно и глубоко и никому не давался, только зарывшему…
Утром, умываясь в ручье, Кий заметил у себя на висках седину. А потом осмотрел дверь и понял, почему злая Морана не смела войти, пока он сам её не впустил. Мешала ей железная полоса, скрепившая доски, мешали железные петли, железный засов, не заложенный, но касавшийся ушка на ободверине. С радостным удивлением догадался Кий, что нечисть боялась железа. Недаром Чернобог и Морана оказались словно заперты Железными Горами в Исподней Стране, изникали через единственный лаз…
С тех пор и до сего дня Люди стараются взять в руку железо, если опасаются порчи и надеются отогнать невидимого врага. Так и говорят:
– Подержись за железо, чтобы не сглазить!
И до сего дня у злых сил первый враг – умелый кузнец. Самая лютая нежить вовек не сумеет одолеть его или заморочить. А всё потому, что Кий, самый первый кузнец, когда-то выдержал испытание, отказался мастерить оружие Злу.
Собака и хлеб
– Дура! – сказал Чернобог, когда еле спасшаяся Морана вернулась в Кромешный Мир, в подземные ледяные чертоги. – Неужели ты вправду помыслила, что побратавшийся с Огнём станет тебе помогать?
– Не произноси этого слова! – затряслась Морана. – От него стены обтаивают!..
Сделали они наковальню из гладкого куска льда, раздули морозное пламя метели, попробовали ковать…
– Кому там они поклоняются, эти Люди, – качая меха, шипела Морана. – Какой-то Великой Матери Живе! Грязной Земле!.. Я им покажу, кто достоин поклонения, великих жертв! Я сделаю их мир похожим на наш – снежинка к снежинке… В нём будет порядок, а меня назовут Матерью!
– А небо станет чёрным, – поддакивал Чернобог. – Таким, какое оно здесь, когда у них день!
Злые, стылые ветры неслись из мехов, рассеивали непотребство по всему белому свету…
Между тем в Верхнем Мире как раз совершался праздник Перуна, и все добрые Люди угощались жертвенным мясом близ святилищ Бога Грозы, на весёлом пиру, угощали славного сына Неба, незримо пировавшего среди них. Все – кроме нескольких беззаконных. Не почтили они Сварожича, вышли работать. Зарокотал было над ними тяжким громом гневный Перун… но отступился, ради праздника не стал никого пугать. А может, припомнил, как когда-то дал волю гневу и год ходил по Земле…