Хромые кони
Шрифт:
Но от них, как выяснилось, было никуда не деться. В последнее утро он слышал, как их шепотком передавали друг другу в коридорах. Сто двадцать человек погибших и раненых; тридцать миллионов фунтов ущерба. Плюс два с половиной миллиарда, недополученные от туристов.
Тот факт, что все эти цифры были гипотетическими, что их просто вывели те, кого хлебом не корми – дай состряпать наихудший сценарий развития событий, не имел никакого значения. Значение имело то, что эти цифры запротоколировали и представили на рассмотрение рабочих групп. И что они легли на стол Тавернер. Для того, кто надеется, что его прегрешения когда-нибудь
«Но ведь у тебя же дедуля! – сказал ему Лэм. – Что ж, мои, мать твою, поздравления – со службы тебя не выперли».
И как ни горько это признавать, это было правдой. Если бы не С. Ч., даже Слау-башня была бы для него недосягаема.
«Но и удовольствия от нее ты получать не будешь. Ни теперь, ни в дальнейшем».
Карьера перекладывателя бумажек. Транскрибирование перехваченных разговоров по мобильникам. Прочесывание бесконечных отчетов о давно забытых операциях в поисках параллелей с текущими событиями…
Половина будущего кроется в прошлом. Это было господствующим кредо внутри Конторы. Именно поэтому маниакально просеивалась почва с каждой дважды уже перепаханной поляны в надежде разобраться в истории прежде, чем она повторится. Реалии сегодняшние, в которых мужчины, женщины, дети, обвязавшись взрывчаткой, выходили на центральные улицы городов, – эти реалии разбивали человеческие жизни, но не установленные правила. Так гласила оперативная премудрость, к негодованию многих.
Например, к негодованию Тавернер. Поговаривали, что Тавернер изо всех сил пыталась перелицевать правила игры; не столько поменять фишки на доске, сколько избавиться от самой доски и сконструировать взамен новую. Но Тавернер все же была первым замом, а не главой службы. И даже если бы она возглавляла Контору, то в нынешних условиях приходилось отчитываться перед разнообразными комиссиями. Со времен Чарльза Партнера, первого шефа Конторы, умершего на посту, и последнего, обладавшего неподконтрольной властью, абсолютизма не было ни у кого. В то же время сам Партнер весь, от воротника на меху до беспалых перчаток, был воплощением бойца холодной войны, а во времена холодной войны все было проще. Тогда было проще делать вид, что все упирается в существование их и нас.
Все это, разумеется, было задолго до Ривера. Обо всем этом он знал из крупиц информации, оброненных С. Ч. Дед Ривера был олицетворением конфиденциальности или, во всяком случае, полагал себя таковым, будучи убежденным, что, всю жизнь продержав рот на замке, теперь обладал тайным знанием. Это его убеждение было непоколебимым, несмотря на бесспорную данность: больше всего на свете он обожал Конторские сплетни. Возможно, это случается с возрастом, думал Ривер. Возможно, старость укрепляет наше укоренившееся представление о самих себе и в то же время методично разрушает его основания в реальности, превращая нас в жалкое подобие людей, которыми мы были когда-то.
Рука болела. Оставалось надеяться, что никто не обратит внимания. В любом случае делать что-либо уже поздно. До Риджентс-Парка еще несколько минут ходьбы, а опоздание будет выглядеть нехорошо.
Дама средних лет, с лицом кондукторши, продержала его десять минут в вестибюле, прежде чем выписать гостевой пропуск. Конверт с подложкой, где плотно сидел ноутбук, пропустили через рентгеновскую установку,
Все связанное с Пауком без труда превращало Ривера в параноика.
Наконец мытарства закончились, и Ривера впустили в массивные деревянные двери, за которыми находилась еще одна стойка, где распоряжался лысеющий румяный хмырь, сошедший бы за оксфордского привратника, но который, несомненно, был отставным полицейским. Он указал Риверу на банкетку. Засунув ноющую руку в карман, Ривер сел. Конверт он положил рядом. На противоположной стене висели часы. Следить за еле ползущей секундной стрелкой было тоскливо, но и не следить сложно.
За стойкой изгибом поднималась лестница. Не такая просторная, чтобы на ней можно было поставить хореографический номер для кабаре, но близко. На один безотчетный момент Ривер представил, как Сид, сходя по этой лестнице, звонко постукивает каблучками по мрамору, а все вокруг останавливаются и смотрят на нее.
Он сморгнул, и видение пропало. Отголосок шагов еще витал вроде эха, но это были чужие шаги.
Когда он впервые попал в это здание, оно напомнило ему джентльменский клуб. Теперь же его осенило, что, скорее всего, все обстоит ровно наоборот: джентльменские клубы напоминают Контору, какой она была когда-то. В те времена, когда здесь занимались тем, что называлось Большой игрой.
Через некоторое время появился еще один отставной полицейский:
– Это для Уэбба?
По-хозяйски положив руку на конверт, Ривер кивнул.
– Я ему передам.
– Мне предписано вручить лично в руки.
Сомнений быть не могло никаких. На него выписан пропуск, и вообще.
Новый знакомец, к чести его, не стал возражать:
– Тогда прошу за мной.
– Не беспокойтесь, я знаю дорогу, – сказал Ривер, исключительно чтобы прибавить себе весу.
Не прибавил.
Его повели, только не вверх по лестнице, а через двери слева от стойки, в коридор, где он никогда раньше не бывал. Толстый конверт казался теперь подарком, который он несет Пауку, хотя подобная ситуация была за гранью вероятного.
«Ты сказал: белая футболка под синей рубашкой!»
«Нет, я сказал: синяя футболка под…»
Сука ты, Паук.
– Что-что?
– Я ничего не сказал, – заверил Ривер.
Пожарные двери в конце коридора вывели на лестницу. В окно Ривер увидел, как по наклонной рампе на подземную стоянку заезжает машина. Он проследовал за провожатым вверх по лестничному маршу, затем еще по одному. На каждой площадке мигали камеры наблюдения, но он поборол искушение помахать в объектив.
Они прошли сквозь еще одни пожарные двери.
– Ну пап, нам долго еще?
Провожатый ответил недобрым взглядом. На полпути по коридору он остановился и дважды негромко стукнул в дверь.
Внезапно Ривер пожалел, что не оставил конверт на стойке в приемной. С Джеймсом Уэббом они не виделись восемь месяцев. А целый год до того были не разлей вода. Что хорошего в том, что они снова встретятся?
«Ты сказал: белая футболка под синей рубашкой!»
К тому же внезапный позыв уложить говнюка одним ударом мог оказаться необоримым.