Хроника барона фон Дитца
Шрифт:
– « Берта-а!» Он, проклиная себя, встал.
– Отто, я не останусь. Прости.
Он сделал шаг, но его внезапно крепко качнуло – повело так, что он снова упал на подушки тахты. Рука фон Дитца стальным обручем сдавила его плечи.
– Зэр гуд. Но не сейчас. Смотри, жених!
Магда (по всему, это была она) только что вошла с ещё двумя девушками.
Подобно старшей жрице, она осталась у бархатного занавеса, две других вышли на квадрат паркета между тахтами. Одна была белая, вторая мулатка. Обе в руках держали парчовые подушки с кистями, которые положили на паркет; потом грациозно на них опустились и откинулись. Белая осталась в той же
Она была высокой женщиной редкой красоты. Иссиня – голубые глаза, окружённые надёжной охраной длинных чёрных ресниц, сверкали из-под тонко натянутых над ними бархатных бровей. Пышные волосы цвета спелого каштана, обрамляя лицо, ниспадали на белую шею, прикрывая локонами изящные ключицы, плечи и грудь. Голова была гордо откинута, томные глаза смотрели высокомерно, накрашенный алый рот был широким, губы пухлыми. Платье из чёрно-синего шёлка плотно облегало талию и ночным каскадом ниспадало до пола. И стояла она в позе танцовщицы перед началом фламенко – готовая и застывшая, как статуэтка из текучей бронзы.
У Германа, не столь искушённого, как его бывалый друг, разбежались глаза. Он жадно, как мальчишка, хватал взглядом, сидевших перед ними красоток. Мулатка в розовом нарочито чувственно пила пузырящееся шампанское из хрустальной чаши, тонкие шоколадные пальцы чутко обхватывали прозрачную рифлёную ножку. На низком ломберном столике перед ней горели четыре свечи в бронзовых подсвечниках, бросая янтарные и золотые отблески на смуглую кожу, блестя в чёрных лужах её миндалевидных удлиненных глаз.
Рядом в бирюзовом газе с низким вырезом, чтобы откровенно были видны плавные выпуклости её грудей, воссидала блондинка и в её изумрудных глазах тоже горели золотые искры и отблески.
Отто нетерпеливо хрустнул суставами пальцев, Магда запела. Девушки на полу подняли руки и обнялись. У Магды, которая сфокусировала всё внимание на себе, было глубокое меццо-сопрано, мелодичное, но одновременно напористо-смелое, придававшее голосу чарующую силу. Сначала она то, отрывисто бойко, то томно с грудным придыханием в откровенной манере ночных клубов спела по-испански песню, из которой ни Герман, ни Отто не поняли ни слова. Потом по-немецки песню манящей порочности, пронизанную берлинской меланхолией. Дешевая, по сути вульгарная музыка, но оба они были загипнотизированы. Герман чувствовал: локти и колени у него недвижимы.
…На полу, среди разбросанных турецких подушек, девушки уже обнажились. Газовые одеяния слетели с них, будто растаяли сотканные из цветного воздуха. Герман в эти мгновения казалось, больше не принадлежал себе…Женская плоть – нагая, доступная с тёмными углублениями пупков…Окатистые ягодицы, шелковистые бёдра, алые рты…
Золочёные ожерелья и массивные браслеты на узких запястьях околдовали его.
…Отто напротив, оставался бесстрастным. Изящная эротическая пантомима девиц оставила его холодно-равнодушным. Тёмная кожа и светлая…он это видел не раз, знал на ощупь, владел и был спокоен.
…Шнитке поднял глаза, встретил взгляд Магды и окаменел, словно приколоченный к месту, ощущая горячую пустоту в голове. Его желудок и чресла слились в какой-то пульсирующий, ноющий узел. Магда движением плеча скинула с себя золотую, струящуюся к полу накидку. Открылись округлые высокие груди с нарумяненными сосками
…Герман видел, как набухли соски, став похожими на кари весенние почки сирени.
Рядом, не выдержав колдовских чар жрицы, застонал « непробиваемый» Отто. Его забрало невозмутимой выдержки трещало по швам. Он, как и Герман, чувствовал всеми фибрами её тёплый, влекущий к себе аромат, видел, как призывно колышется под тонким искристым шёлком тяжёлая грудь.
Её магический взгляд, словно шептал, горячие заклинания и говорил: « Вот она я!.. Я самая, самая…Налюбовались? Насмотрелись?» она наслаждалась этим состоянием на персидском ковре, чувствуя, как жадно, вскипая от её полуобнажённых прелестей, они оглядывают её, с трудом удерживают в узде своё жаркое нетерпение, от которого глаза их дёргались пламенем страсти. Песня кончилась, но гипнотический музыкальный ритм звучал по-прежнему.
Ноги Магды были босы. Она бесшумно, как вышедшая на охоту пума, прошла через мерцающий лепестками пламени свечей зал к офицерам. Герман почувствовал, как шёлк её юбки скользнул по его галифе. Она остановилась, переводя взгляд с одного лица на другое. Они возбуждённо молчали, не в силах отвести от неё глаз.
Отто скрипнул зубами, напрягся и, подавшись в перёд, хищно вцепился в чёрные струи прохладного шёлка; другой рукой нетерпеливо потянул за искрящийся слюдяной искрой пояс. Платье волшебно распалось, и она предстала перед ним золотистая, нежно-розовая, с тёмно каштановыми рассыпанными волосами и близким дышащим животом…
На её немой вопрос в тёмно-синих глазах, фон Дитц горлово прохрипел:
– Его первым…давай!
Магда быстро высвободила край подола и презрительно посмотрела на него сверху в низ. Затем, словно приседая в глубоком реверансе, опустилась на перламутровые колени в чёрных волнах юбки и растолкнула очугунелые ноги Германа. У неё за спиной извивались два сплетённых женских тела, но на них уже никто не смотрел.
…Магда наклонилась, её обнажённые приподнятые груди прижались к чёрной отутюженной материи эсэсовских галифе. Рот Шнитке приоткрылся, лоб-скулы покрылись мельчайшим бисером пота; облеченная в мундир и затянутая портупеей грудь прерывисто вздымались. Его рука судорожно потянулась было к теснине вожделенных грудей, но Магда отбросила её резким шлепком.
Шнитке со вздохом откинулся на парчёвые подушки, а её унизанные кольцами настойчивые пальцы стали оглаживать внутреннюю сторону его бёдер от колена до паха, вскользь прикасаясь к одеревеневшему вздутию под армейской материей – ещё, ещё и ещё.
– О-la-la, mon cher! – томно усмехнулась она, не отрывая чарующего развратного взгляда от его глаз. – У вас, гер лейтенант, ствол в кармане? Или вы просто рады меня лицезреть, мм? Молчи, молчи, солдатик…Я и так всё чувствую – понимаю…Люблю вот таких молодых…пылких…И терпеть не могу видеть своё отражение в лысине. Тс-сс! Ну, что ты, право, ёжишься, котик, будто зимняя метель? Я рада…Как здорово, что вы зашли, рыцари, к нам…Внесли свет в это тусклое общество…– её умелые пальцы уверенно расстегивали пуговицу за пуговицей на ширинке его галифе. И, он, скованный по рукам и по ногам сладострастным ужасом, вдруг ощутил ниже своего одеревеневшего живота властно проникающее желанное тепло, как продолжение её гибких и сильных пальцев, уходящее в глубину своего естества.