Хроника лишних веков
Шрифт:
– К вашим услугам.
– Я поклонился.
Озноб пересилило жаром.
...За ней стоял, направляя в меня вольфрамовый взгляд, высокий и молодой человек в белой шофёрской фуражке.
– Марко, подожди внизу, - сказала она по-итальянски, не глядя на него.
И грациозно вступила в прихожую.
На столе, рядом с моей чашкой и неподалёку от сахарницы, лежал пакет, очень похожий на тот, что передал мне в руки полковник Чагин.
Она пристально посмотрела на пакет. Тонкие черты лица, серые глаза - и немного эмигрантской бледности... Только губы чуть-чуть, по-южному, пухлы и ласковый пушок над верхней губой. Остальное же - грациозный холод, изящество недоверия... Трудно было бы спрашивать ее о нужде и обстоятельствах... и эта чёрная сумочка, дочка роскошного чёрного авто, скользящего внизу сквозь пространство...
– Я вас внимательно слушаю, Николай Аристархович.
Вдруг я подумал, старше она меня или нет. И усмехнулся... о чем сильно пожалел. Потом пожалею еще сильней.
– Видите ли, Екатерина Глебовна, мой долг - исполнить...
– От волнения чуть не выпалил разом: "последнюю волю".
– Исполнить поручение Аристарха Ивановича Чагина.
Улыбка Е.Г. раскололась.
– Он... где?
– спросила она, вытягиваясь в струнку.
Я тоже вытянулся, вздохнул поглубже, подумал: "Так-то лучше..."
– Екатерина Глебовна, я - печальный вестник. Аристарх Иванович Чагин ушёл из жизни на моих глазах. В Манчжурии.
Она побледнела, закрыла глаза и шепнула:
– Так далеко...
Потом я долго смотрел на поверхность кофейной тьмы, что была абсолютно гладка и недвижна. Когда я очнулся, то увидел, что лицо Е.Г. светло, и смотрит она в окно, на Рим. Потом очнулась и она.
– Извините, - бескровно улыбнулась она.
– Вы его хорошо знали?
– Всего несколько дней... но самых горьких дней нашей жизни.
– Аристарх был прекрасным человеком, - сказала она, словно опять прося у меня извинения.
– Екатерина Глебовна.
– Я положил руку на пакет и почувствовал себя уверенней.
– Полковник перед смертью поручил мне передать вам...
– Что это?
– перебила она меня и с испугом отстранилась.
Ив эту минуту я совершил самую тяжкую ошибку.
– Видите ли, это - двадцать очень древних и очень золотых ценных монет. Пусть вас не удивляет такая странная коллекция...
...и осёкся.
Она медленно и грустно качала головой.
Воздух каменел, превращался в лёд. Я застывал во льду.
– Я не могу принять этих денег... Я знаю, что Аристарх думал обо мне... как я здесь, одна. Он был прекрасным человеком... Николай Аристархович, я вынуждена сообщить вам, что я замужем...
– Льдинки на ее губах ломались, ломались, мучительная улыбка не таяла.
– Мой муж - итальянец. Маркиз Ч-ти... У меня теперь нерусская фамилия.
– Он несомненно прекрасный человек.
Ее плечи опустились. Она вся сникла.
– Зачем вы обижаете меня?
"Ты не гипербореец, а сволочь", - сказал я себе, но не мог подавить в себе нараставшую злость.
– Простите, Екатерина Глебовна, простите меня ради Бога. Всё ломается внутри.
– Я вас понимаю. Я полагала, что и вы меня поймёте... Наконец, мы с Паоло знакомы не один год... Почему вы так смотрите на меня?
Я, правду сказать, вообще не видел ее - в глазах темнело.
– Екатерина Глебовна, вы делаете из меня Вечного Жида...
– Я не понимаю...
– Простите. Но может быть, все же... я оказываюсь... в очень неясном положении.
– Вы из России недавно?
– Как сказать...
– Я прошу вас... поймите меня... Ваши чувства успокоятся, а я...
– В ее глазах блеснули слёзы, не льдинки, она поднялась.
– Благодарю вас. Вы сделали для меня очень многое... Я передаю вам права - распорядитесь по своему усмотрению.
Прошло еще несколько мгновений. Я проводил ее... Механический Марко треснул дверцей, авто ускользнуло в какие-то неведомые пространства.
"Ты плохо о ней думаешь", - бросил мне в спину Демарат.
"Прости", - не оборачиваясь, уже по привычке ответил я ему.
"Ты неисправим", - засмеялся он.
Сорок восемь ступеней вверх отняли у меня последние силы.
– Вы поссорились?
– опять встревожилась мама.
– Мы не могли поссориться, - ответил я, заползая боком на диванчик.
– Я видел ее первый и последний раз в жизни.
Мама подошла и поцеловала меня в висок.
– Плохи мои дела, мама, - по дурости разоткровенничался я.
– Боюсь, я обречен на вечные скитания.
Этого говорить тоже не стоило.
В чем оно, Провидение?... Возьми г-жа Ч-ти "червонцы"... а не провалился бы я в тот же миг в Манчжурию, в шубу, тихо умирать-замерзать под шаманские завывания?.. не убил бы стариков своим последним, внезапным исчезновением без вести?
Я починил, как мог, серебряную шкатулку, выправил ее бока и с маленьким проектом на блокнотном листке посетил итальянского гравера.
"Потомкам г-жи Ч-ти - в собственные руки".
Никакого года. Никакой подписи.
Шкатулка провалилась глубоко в трещину Колизея. Я наскрёб горстку мелких древних камешков и присыпал ими маленькую гробницу.
Я прожил в Риме семь лет.
В двадцать пятом умерла мама. Отец, торопясь следом, чаще, чем раньше, шутил, а в последний день долго сидел на постели, с лёгкой печалью смотрел сквозь стены и Рим, как когда-то в России, поверх моей гимназической фуражки - на опустошенный пригорок, на незримую красоту исчезнувшей берёзовой рощи.
Родители мои легли в землю где-то по соседству со стратегом Демаратом, с египтянкой Нисаэрт, тоже имевшей римское гражданство, и с бескровным и честным римским префектом.