Хроника людоеда
Шрифт:
После беседы о философах, коя вдохнула в меня не малые смущения, мы приступили к работе. В первую очередь мне были переданы письма для отправки их с гонцом герцогу Фонди и Гаэты Кагетакусу из богатейшего дома Каэтани, чей род настолько древний, что восходит еще ко временам римских цезарей. Мне известно, что герцог Кагетакус врагом был Оттону II Рыжему и вряд ли будет другом его наследнику. Другое письмо было адресовано в Византию Льву Синадскому. Оба письма были написаны рукой кардинала и являлись секретными. Мне осталось лишь скрепить их печатью.
Далее кардинал зачитал мне с удовольствием полученное письмо от своего друга архиепископа Кельна, в коем давалось описание чудес Божьих:
«Как только у нас в Соборе начали служить мы мессу, поднялась такая сильная буря с градом,
Далее шли в письме теплые слова приглашения Сколари в Кельн. Мой господин продиктовал мне слова ответа:
«Благочестивый порыв толкает меня к вам, но препятствует природная необходимость, связавшая все своим законом, и свойства германского климата находятся в противоречии со свойствами моего тела».
До вечера я работал с кардиналом, что рука моя немела, держа перо. Дома мне предстояло перенести черновики писем на дорогой пергамент и отправить адресатам с гонцами. В ответ на мои обещания все успеть в срок, Сколари ответил:
«Я бы предпочел, чтобы ты молчал, боясь не поспеть за делом».
На ужин у меня младенец, коего подобрал я прямо у подножья Колизея. Он был жив и дал мне знать о своем существовании криком. Я принес его домой и свернул шейку. После разделал и начинил его живот овощами. Потушив сие кушанье, я славно потрапезничал с отменным вином. Вкус сего яства до того был дивен, что запас слов оказался у меня не столь богат, дабы дать наслаждению, мной изведанному, достойное описание.
Человек – это очень вкусно! Люди вкусны от природы. Мы можем нравиться друг другу не только вызывая чувства похоти и сладострастия, но и позывами в желудках. При виде красивой девицы можно испытать чувство двоякое: какое же красивое у нее тело без одежды, но спустя время добавить – вкусное, ибо после одного насыщения, может следовать другое. Мужчины тоже вкусны, особенно молодые. Но дети еще вкуснее и их можно съедать целиком и очень быстро. Тела же взрослых жертв, все съесть трудно одному и потому приходится от частей избавляться. Надлежит признать, что очи наши алчут большего, чем способен вместить желудок.
Следует вспомнить о том человеке, коего я направил вместо себя в паломничество отмаливать мои грехи. Паломники вернулись чуть менее недели назад и сообщили мне, что нанятый мной богомолец умер по пути назад. Они передали мне грамоты с печатями как то и было оговорено. Грамоты доставили его спутники. Не имея более на себе никаких вовсе грехов, что есть чувство невероятной легкости, сравнить кою не с чем, я выплатил положенную сумму его вдове. Отмечу, что одна из дочерей покойного весьма приглянулась моему желудку, что и ныне истекаю я слюной при воспоминании ее телес.
15 Упоминание о съеденной мной девушки. Убийство папского аркария
Я начну самого приятного дальнейшее мое повествование, ибо зубам моим пришлось сегодня сладко и желудку радостно. Все от того, что я съел дочь того паломника, получившего отпущение моих грехов. Встретив ее на улице с корзиной яблок, я заманил ее домой, где растерзал и приготовил отменный ужин. Месяц после первой с ней встречи не имел я покоя, ибо всякое о ней воспоминание будоражило во мне аппетит и бурлило животом. Внешне я довольно красив и не только нравлюсь женщинам, но и вызываю доверие у девочек нежного возраста. Роста я не высокого, но плечист и от природы снабжен красивым лицом, кое украшает борода. Глаза у меня темные и, как и полагается римлянину, я имею курчавые волосы. Телом я весьма волосат, что также у женщин вызывает приятные ощущения при прикосновении ко мне. Одеваюсь я только в очень богатые наряды, украшая шею цепью из золота и пальцы перстнями. Но к тому меня еще и обязывает занимаемая мною должность, ибо обязан секретарь выглядеть достойно положения.
О произошедшем в Риме могу упомянуть лишь потрясшую всех новость: в своих покоях был изрезан и заколот папский аркарий. Нет сомнений, что убийство сие было организовано Кресченсцием. Попытки папы Иоанна очернить патриция успехов не имели. Враги Кресченция подсчитывают его славу и свой позор. Но весь Рим до того обрадован смертью одного из самых лютых взяточников, что по всюду чернь чинит торжества и трактирщики угощали постояльцев за свой счет. До того дошли радостные ликования, что толпа каких-то рабочих ходила и кричала: «Дайте нам убийцу аркария, мы пожмем ему руку!» Можно подумать, они после смерти его станут жить лучше? Другой придет на его место и как бы им хуже не стало. Глупые голодранцы!
16 О массовых драках в Риме. О мерзких крестьянах
Пишу строки сии под крики толпы, лязг ножей, мечей и непрерывные удары. С самого утра по неизвестным никому причинам на площади разгорелась массовая драка. Обычно кто-то учиняет ее с кем-то, иные, охваченные яростью, вступают в драку, что она ширится и множится участвующими. Впоследствии массовая драка разрастается до того, что уподобляется стихийному бедствию, сметающему все на пути. Городские стражи оказались бессильны предотвратить сей ураган людской ярости, как бессильны оказались и рыцари Кресченция. Ныне драками охвачен весь Рим, что нет переулка, где бы ни чинился мордобой. Лавочники увидев, к чему дело идет, спешат закрыть лавки, священники запирают церкви, ибо пред очами дерущихся нет ничего святого.
Дерутся все, ибо ярость охватывает всякого. Дерутся дети, старики, молодые и взрослые. Так что массовость драк очевидна. Последняя такая драка была в 989 год и после себя оставила множество покойников, забитых на смерть и на смерть затоптанных. Выжившие ходили хромые и побитые. Драка 989 года длилась два дня, пока Рим не охватил повальный сон, что крики и лязги сменились храпом.
Ныне уже вечер, а драка лишь разжигается. За окнами квартиры вижу своих соседей, кои охваченные дьявольской яростью, непрерывно дерутся. В такие массовые драки вступают даже паломники, коих в Риме всегда много. Забыв он причинах своего прихода в Рим, запамятовав о святых местах, сии богомольцы смешиваются с дерущимися, словно шайка бандитов. Но особо яростно дерутся неотесанные крестьяне, кои приходят каждое утро в город на рынки с ослами и мулами, навьюченными товарами.
О крестьянах вообще не принято упоминать в наши дни, словно этих голодранцев вовсе не существует. Но я расскажу о них. Ежели кому из потомков не захочется сквозь сии строки заглядывать в страшный мир крестьянства, то пусть просто перелистает затраченный на них пергамент и продолжит чтение дальше. Но каждому имеющему власть и деньги, родившемуся в знатной семье, надлежит знать, что такое мир крестьян, дабы ни с кем не случилось того, что было с кардиналом Гильдебранди-Альдобрандески.
Как-то кардинал Гильдебранди-Альдобрандески имел неосторожность заговорить с крестьянами. Будучи одетым в богатые светские одежды, он ехал на коне мимо деревни, не имея никакого с собой сопровождения. В Риме всем известно, сколь мастерски владеет мечом сия духовная особа, любящая охоту и женщин. У леса этот бесстрашный кардинал-рыцарь услыхал дивную мелодию деревенской свирели, что такой мелодии божественной ранее никогда не слыхивал. Ничего не зная о мрачном мире крестьян, сын графа и внук графа, кардинал Альдобрандески имел неосторожность слезть с коня, дабы увидеть, кто играет столько дивно. В лесу у костра сидели трое мужланов из ближней у лесу деревни. Увидев богача, они тут же высмеяли его, но все же имели интерес узнать, что такая особа делает в сих местах. Впоследствии кардинал удивленно рассказывал, сколько удивился бессвязности и вычурности крестьянской речи, коя на слух просто отвратительна, полна брани и пошлостей. Нищие, крестьяне, разбойники и иная голыдьба имеют свой язык, отличный от того, коим изъясняюсь ныне я. Их язык состоит из разного рода неведомых знатным и богатым, слов. Заслышав такие выражения, как «сморкачи», «кувыркала», «фраер», «фуфло», «суки» и иные словеса, кои кочуют еще от крестьян Древнего Рима, ибо иного наследия голодранцы иметь не могут, кроме брани, знай, перед тобой тот, кому можно не платить жалования, то есть – простолюдин.