Хроника посещения (сборник)
Шрифт:
– Но теперь-то мы не одни? – по-приятельски обратился к нему Лукашев. – Теперь-то нас двое.
Он не рассчитывал на ответ. Просто показалось невежливым нарушить чьё-то одиночество, подойти и не поздороваться, ничего не сказать.
Но шар ответил.
Странное чувство нереальности наполняло Лукашева исподволь, незаметно. Сначала ему показалось, что привычный оранжевый комбинезон сменился узкими брюками из синей ткани, прошитой суровыми жёлтыми нитками. На плечах оказалась кожаная куртка. От куртки исходил сильный неприятный дух, и Лукашев удивился: как можно такое носить? Зачем?
Но
«Ингмар-Датчанин – главный мой поставщик компьютерной техники, застрелен кем-то из солнцевской группировки в начале девяностых. Ринат – добродушный татарин, замучен чеченскими боевиками через десять лет после смерти Ингмара. Ирка-непоседка – фанатичный блоггер, ради посещаемости своих страниц идёт на любой, даже самый фантастический подлог. Вячеслав – деспот и тиран подчинённых, подсидевший в своём институте всех: от замдекана до проректора… наверное, скоро и до ректора доберётся. Стервоза Ленка – мать моих детей… если бы не она с её вечным ворчанием о безденежье, разве сунулся бы я в пасть к дьяволу?
Шипкач… а вот эвенка я не помню. Нет его в моей странной жизни».
Но через секунду он уже знал почему: не так в его мире проходила советизация забайкальских народов. Не было тунгусского восстания. Не были расстреляны будущие родители Шипкача.
Новое знание совершенно не вязалось с доброжелательством, исходившим от шара. Мозаика судеб казалась не просто неприятной – она была отвратительной и ужасной.
– Зачем вы так? – напрямую спросил Лукашев.
Он всегда так поступал, когда не понимал чьих-то поступков или поведения. Просто спрашивал, и человек приходил в себя, становился товарищем, с которым можно поговорить и прийти к соглашению, договориться.
Но сейчас всё получилось иначе, – навыворот.
Это Лукашев внезапно «пришёл в себя». Он вспомнил, что никогда так не поступал – не спрашивал, не приводил в чувство спокойным голосом и разумной речью. Всякий раз, увидев негодяя, спешил отойти в сторону, уступить дорогу, не связываться, не судить… потому что «себе дороже».
Вспомнил, как хитростью и обманом добился поездки в Забайкальский военный округ. Как унижался и лгал, когда его поймал китайский военный патруль. Как выломал дверь в тамбуре вагона и вывалился на ходу из поезда. Как несколько дней пробирался к Борщовочному хребту, как спасался в лошадином навозе от сторожевых собак, а в карантинную зону проник по чистой случайности: гроза повалила на сетку ограждения большое дерево, и он успел по стволу пересечь периметр до прилёта вертолёта.
Расслабленной одури больше не было. Сгорбившись, он сидел рядом с шаром, держась обеими руками за голову. Он вспоминал подробности жизни, которой не было, которой не могло быть, потому что, будь жизнь такой, он бы просто сошёл с ума.
«Там все сумасшедшие», – подумал Лукашев и горько сплюнул, ужаснувшись привычности этого поступка, который совершил впервые в жизни. А ещё до чёртиков хотелось курить. Он похлопал по карманам и достал смятую пачку сигарет.
Вынул одну и долго рассматривал, как диковинку, как невидаль. Осторожно понюхал,
«Впервые? Кто из нас настоящий Лукашев? Тот, что после армии работал грузчиком на рынке, а потом сумел подняться до экспедитора супермаркета?
Или тот, кто в армии никогда не был, потому что армию распустили за двадцать лет до его рождения? Не нужна армия в мире, в котором международным языком считали русский, а космос – советским, и все знали, что советское, значит, лучшее».
– Зачем вы так? – гораздо тише спросил Лукашев. – Зачем эти фокусы с переодеванием? Зачем сигареты и память о том, чего не было?
«Это тебя не было, – ответил шар. – Твой мир – это выдумка, миф. Мечта голодных и больных, которым до зарезу нужно во что-то верить».
– Зачем? – упрямо повторил Лукашев. – Зачем это всё?
«Чтобы ты выбрал. Один из вас будет жить. Возможно, ты, со своим Артековским детством и пионерскими экскурсиями на Луну. Но тогда тебе достанется мир, в котором добра так мало, что даже в сказках оно вызывает смех и снисходительную улыбку.
Или жить будет тот, кто пришёл обменять заплёванную совесть на мир светлых идеалов. Приспособиться этому парню к миру полдня тоже будет непросто. Но это будет мир полдня! Сегодня выбираешь ты. Так получилось».
Лукашев развёл руками, – какой же это выбор? В «странном» мире, о котором поведала новая память, он будет мечтать только о смерти. А хорошие люди или погибнут, или превратятся в монстров. От безысходности он рассмеялся:
– Ты действительно полагаешь, что у меня есть выбор?
У него не было вопросов, не было сомнений. Он просто уселся удобнее и приготовился умереть.
«Я уже был счастлив, – подумал Лукашев напоследок, – теперь пусть будет счастливым кто-то другой… Надеюсь, парню в кожаной куртке улыбнётся удача. Хочу, чтобы им всем повезло».
Владимир Венгловский
Земля – Денеб
Грег Ковальски, без определенных занятий
От проклятого щебня не спасали ни ватная куртка, ни плотные камуфляжные брюки. Острые камни царапали руки и перекатывались под животом колючими ежами. Если бы не Гуталин, чёрта с два Грег полз бы сейчас на брюхе по насыпи, пересчитывая старые шпалы. Но такому хабару – грех пропадать. Гуталин его в Зону таскает – возвращает «дьявольские изделия», а Грег – обратно, если удается место приметить, где хабар закопан.
Пот заливал глаза. На зубах скрипела каменная крошка. Грег до Посещения здесь, на заводе, работал. Вот эти рельсы и укладывал. Щебень трамбуешь, а мастер Дуглас по прозвищу Хромая Собака вокруг ходит и ухмыляется. В галстуке такой, в костюмчике. Помер от воспаления легких, еще до того, как в их Слепом квартале при Посещении ахнуло. Не повезло бедняге. А Грег выжил. Даже не ослеп, как остальные. И еще пожить собирается. Вот только хабар возьмет – и поживет. Жене операцию оплатит, дочку на ноги поставит. Главное – самому сейчас на ноги не подниматься. Встанешь во весь рост – тут тебя и зажарит разрядом. Из стены трансформаторной будки, на которой лиловые огоньки вспыхивают, и долбанет. Ползали уже здесь, знаем.