Шрифт:
I. ПИСЬМО ИЗ ДРЕЗДЕНА
(ИЗВЛЕЧЕНИЕ {*})
{* Это письмо писано не автором и не для печати. Решившись на приятельскую нескромность, я надеюсь на снисхождение дружбы и благодарность читателей, которые, вероятно, пожелают, чтобы многое из того, что у нас записными авторами неминуемо печатается, имело достоинство и занимательность сего рукописного отрывка, случайно попавшего в печать. В.}
О русском журнале. О парижских периодических изданиях: "Католике" ("le Саtholique"), "Британском обозрении" ("la Revue Britannique"), "Глобусе" ("le Globe"). О Дюгальде Стюарте" сочинителе книги "Сокращенная история наук метафизических у нравственных и политических". О духе журнала и критике. О Шатобриане и новом издании его сочинений. О Вальтере Скотте и сочиненной им
"Истории Наполеона". О Козлове.
Спешу отвечать тебе первоначально наскоро и поверхностно на некоторые из твоих литературных запросов и объявленное тобою намерение участвовать в издании журнала. Письмо твое обрадовало меня и развеселило надеждою твоей деятельности, хотя и журнальной. Я сообщил Жуковскому желание твое и получил в ответ, что он по возможности будет сообщать тебе статьи и материалы для статей журнала; что он позволяет тебе взять, где хочешь, все, что попадется его еще не напечатанного, и употреблять, по твоему расположению. Готов и я служить и гримствовать {Гримм был род литературного лазутчика в Париже, в последнюю
…Получаю Парижский журнал, "le Catholique", о котором ты меня спрашиваешь. Его издает барон Экштейн, читающий немецкие книги, и темно, но иногда глубокомысленно и не совсем по-французски, пишущий. {2} Со временем сообщу тебе историю сего журнала и сведения о личности издателя. Тут есть все и обо всем. Много или почти все сериозно, ибо религия занимает первое место в его журнале. Издатель - друг иезуитов и сражается под знаменами Мейстра, Ламене и Бональда; но мнения его отличаются от их немецким просвещением, или лучше, немецкою начитанностию. Его нельзя переводить: для этого слог Экштейна не довольно классический, мысли или полумысли его не довольно ясны и в его сочинениях, как и в его жизни и происхождении, есть какой-то clair-obscur; но он не всегда неприятен и есть выходки примечательные и суждения справедливые, хотя иногда и резкие а la Вяземский. У него в Париже, особливо между дамами, много читателей, хотя и не совершенных почитателей, ибо для этого нужен еще и характер чистый и ясный, а он изменял партии, пока в "Католике" не выставил собственного знамени, если только ультрамонтанизм можно назвать независимым или собственным мнением. В "Revue Britannique" {3} много хорошего; но она не дает полного понятия об английском просвещении и о степени, на которую многие науки там возведены. Это взгляд с одной стороны, а в Англии, собственно так называемой, свет не под одним окном и темных мест мало, хотя и не все лучи света там в полном блеске. Некоторые не доходят еще или не вполне дошли, хотя и никто не закрывает окон. Там философия умозрительная слабо светит; но зато практическая в полном, ярком свете. Я читаю Дюгальда Стюарта и не нарадуюсь ясностию идей и языка, и чистотою его нравственной и практической философии. Но и он не знал немцев, темных, но глубоких и только изредка встречается с нелюбезным ему незнакомцем, Кантом; но где они встречаются, там, не зная друг друга, подают друг другу руку и сливаются для нас в одном свете, благотворном и все оживляющем и сохраняющем все хорошее, спасительное для человечества. Когда-то, с непростительною для шотландца легкостию, Дюг. Стюарт трунил над Кантом; {4} но Шлегель, в предисловии к одному каталогу немецких книг, в Лондоне изданному, прекрасно и убедительно для беспристрастных, отвечал ему и старался вразумить английскую публику насчет немецкой словесности. С тех пор Д. Стюарт стал осторожнее. Он переведен и на французский: не знаю, хорошо ли? Есть другие журналы об Англии, французские и немецкие, которые я здесь пробегаю. Они могли б быть обильными запасами для русского журнала. В свое время я назову их. Но прежде всего советую подписаться на "Globe", {5} французский, под фирмою Кузеня (Cousin), а иные думают и Гизо издаваемый. В нем почти одна литература, но серьезная и важная. О политике только тогда, когда она имеет отношение к литературе или к какой-либо книге. Я не весь образ мыслей, в сем журнале господствующий, одобряю, но привожу его в пример рассмотрения литературы и наук, со стороны их влияния на гражданское общество. Например: там недавно была статья о темной и светлой или просвещенной Франции. Красноречивый пример влияния доброго просвещения на промышленность и нравственность народную и даже на финансы правительства! Числами показывается ясно и доказывается то, что по сию пору доказывали одними теоретическими соображениями или умозрением: настоящая _нравственная статистика_ королевства! К ней приложена и карта, иллюминованная по просвещению. Результаты удивительны и основываются на фактах, самим правительством доставленных автору! Кто бы подумал, что в той же пропорции, как благосостояние гражданское улучшается в провинциях, как подати лучше и больше платятся, так и просвещение сильнее и повсеместнее. Один пример вместо многих: из _темной Франции_, коей население втрое многочисленнее, поступает 17 членов во французские академии, а из светлой, втрое меньшего населения, 65. В такой же соразмерности и число учащихся и неучащихся в народных школах. Вот к каким последствиям приводят цифры и вот как могут быть наставительны таблицы статистические! Законы нравственные, самые отвлеченные, также верны и положительны, как и законы мира вещественного, то есть тем же верным расчетам подвержены случайные, по-видимому, явления нравственного мира, каким и явления видимого мира. Правительство французское имеет, то есть может иметь, правила, коими должно руководствоваться для своей цели, какова бы она ни была, и выбирать лучшую, зная, в чем состоит сие лучшее. Когда оно знает, что 32 светлые департамента, в коих не растет ни виноград, ни шелк, несмотря на то, платят ему втрое больше, нежели 54 департамента, богатые шелком и вином, но скудные промышленностью и во мраке состоящие под светлым небом, то оно знает: и какими средствами и к какой цели идти. От его _воли_ все зависит, все, _кроме времени_. Я желал бы, чтоб в сем смысле издавался и журнал, в котором ты участвовать намерен: без _сердца_, но с душою, благом государственным и уважением к порядку дышащею; без полемики, оскорбительной для кого бы то ни было, но с _примерами лучшего_ во всяком роде. Сердитые и разгоряченные советники и критики нам надоели, и всегда, а особливо теперь, подозрительны читателям. Скромное, хотя и сильное выражение и представление всего полезного, одушевленное снисходительностью к слабым и любовью ко благу людей, убедительнее действует на них и побеждает все противное. Это есть характер истинного беспристрастия (не равнодушия), и этот характер замечаю в "Глобусе", хотя иногда не без досады читаю некоторые статьи его. Но кто без греха? Мне кажется, журналист не должен слишком увлекаться тем, что ныне почитается _духом времени_, и им одним ценить настоящие произведения. Пусть бережет его от сего поползновения история разных духов, в разные времена господствовавших. И тогда он не будет, подобно некоторым из русских читателей, сердиться на Карамзина за то, что в Несторово время исцеляли больных не магнетизмом, а "_травами и молитвою_". И в магнетизме и в сухих травах, оживленных верою, найдет он историческую истину, которая переходит из века в век и всегда священна для мудрого, испытующего времена и лета. Это нимало не помешает его критике, если она будет только благоразумна. Вот ссылка из французской книги: "La Critique consiste a sentir dans le present les arrets de l'avenir. Elle est une prophetie et c'est pourquoi elle est essentiellement contemporaine". {"Критика состоит в том, чтобы предчувствовать в настоящем приговоры грядущего. Она пророчество и потому преимущественно современна".} Это не противоречие, а по моему мнению, глубокая истина. Пусть критик угадает, отыщет в настоящем то, что подтвердит в нем и потомство, и тогда, оказав услугу современникам, получит он право на признательность тех, кои после нас его читать будут; между тем как то, или те, к коим он прилагал общие истины, останутся только в сих приложениях и будут обязаны ему своим постыдным бессмертием.
Ты спрашиваешь меня о новом издании сочинений Шатобриана. Доставлю тебе разбор его примечательного предисловия, {6} в котором часто не у места важничает он: и своим бывшим величием министерским и тем, что _посидел над всеми развалинами_ (Je me suis assis sur toutes les mines): то есть на развалинах египетских, греческих, иерусалимских и - на государственных французских. Но как думать о своей ничтожной, крошечной личности (чья бы она впрочем ни была) при виде сих несокрушимых, утомивших время!
Leur main indestructible a fatigue le Tems.
Но талант автора виден у него и в слабостях человека. Мы еще не все томы получили, но уже прочли "Абенсерага", которого в изгнании мучило отечество (la patrie le tourmentoit). Прелестное и счастливое выражение несчастия, непобедимой тоски по отчизне! Loin des tours vermeilles, il n'y avoit ni fruits agreables, ni fontaines limpides, ni fraiche verdure, ni soleil digne d'etre regarde. Si l'on montroit a quelque banni les plaines de la Bagrada, il secouoit la tete et s'ecrioit en soupirant: "Grenade". {Далеко от башен румяных не было ни приятных плодов, ни источников чистых, ни свежей зелени, ни солнца, на которое можно было бы заглядеться. Указывали ль одному из изгнанников на равнины Баграды, он качал головою и восклицал вздыхая: "Гренада!".} Счастлив, кто может только вздохнуть при этом, а не плакать безутешно! Вся душа рыцарства выражена в следующем ответе. На вопрос Бланки, отвечает Мавр: "Je t'aimerai plus que la gloire et moins que l'honneur". {Я стану любить тебя более славы и менее чести!} Я послал Шатобриану Дашкова книжки о Иерусалиме и о Серальской библиотеке. {7}
Истории Наполеоновой, Вальтера Скотта, выходит, как слышу, шесть томов. {8} В Париже открыли ему архивы. Он пополняет теперь ими недостатки своей рукописи. Будет издавать весною. И в ней, вероятно, так как и во всей истории, будет Гетево: Dichtung und Wahrheit. Постараюсь сообщить тебе или оригинальное, или копию с оригинального письма В. Скотта, к одному англичанину писанного, которое распространяет исторический свет на его авторство. Тут есть ошибки против языка, коих нет в его сочинениях и не может быть в таком классическом авторе, каков он; следовательно, он не один автор своих сочинений: есть исправительный редактор. Прежде он был больше поэт в своих романах; теперь, сказывают, он истощается в воображении и принялся за историю, для коей оно, однако ж, также нужно. Но он, а следовательно, и его воображение теперь зрелее, если и не блистательнее. "L'imagination est comme ces sources, qui ne coulent que le matin et que dessechent au milieu du jour les ardeurs du soleil". {Воображение подобно источникам, которые льются только утром и в полдень иссыхают от солнечного зноя.} Так, или почти так, говорят о нем где-то. Один наш Козлов делает исключение из сего правила: его воображение воспламенилось, когда солнце зашло для него и видимый мир скрылся. {9}
Э. А. {10}
23/11 декабря 1826.
(ИЗВЛЕЧЕНИЕ)
Съезд германских натуралистов в Дрездене. Об энциклопедиях и предисловии Гизо к новой энциклопедии. О лекциях исторических. О французском журнале, до немецкой литературы относящемся. О книге Бутервека. О графине Рек и поэте
Тидге.
…Пришлю при первом случае описание бывшего здесь в сем году съезда естествоиспытателей из всей Германии, с исчислением всего, что читано или о чем рассуждаемо было, и надежд для будущего, от сей умственной деятельности в Германии. Сколько открытий в первом зародыше, сколько новых метод, трудолюбием и гением германским усовершенствованных! Эти семена не затеряются: они сохранятся в журналах, созреют и принесут плод во время свое неуклонным стремлением немецких ученых к расширению области наук и к улучшению метод, столь сильно содействующих порывам гения…
Можно написать прекрасную статью (и назвать ее предохранительною) о разных энциклопедиях, в Германии, Франции и Англии ныне выходящих. В "Revue Encyclopedique" есть предисловие Гизо к "Encyclopedic progressive", издаваемой во Франции, и сравнение плана сей книги с другими того же рода, английскими и немецкими. Он умно, и для француза довольно беспристрастно, судит; но все еще нам не должно увлекаться его рассуждениями о пользе энциклопедий и беречься их. Я не в обыкновенном смысле, страха ради д'Аламберта, охуждаю их, а в отношении к роду познаний, чтением энциклопедическим приобретаемых, и к слишком легкой удобности знать _о многом очень мало_. Статья об энциклопедиях привести может ко многим полезным рассуждениям о народном воспитании и просвещении. А если захочется покритиковать, то и Гизо упрекнуть можно, что сколько он ни желает отстать от французского чванства, все еще думает об одних французских философах, когда говорит, что в XVIII веке философия умозрительная не шагнула, а только пустила в ход свою мелкую монету. А когда жили Кант, Шеллинг, Фихте, Гегель, Якоби, с братиею в Германии, а Дюгальд Стюарт в Англии? Но для Гизо Европа во Франции, а Франция в Париже…
Доставлю также для журнала исчисление предметов (table des matieres), по коему профессор Гассе преподает нам здесь историю. Можно видеть из происшествий и лиц, коими оттеняет и отличает он каждую эпоху, образ и методу его преподавания. К тому же можно самому наполнять его рамы и выводить свои заключения. Точки, на которые он указывает, лучезарны и его исторический фарос довольно верен. Жаль, что для слушателей своих он должен читать по-французски, а не на природном языке.
В Париже и Страсбурге выходит, на французском языке, "Германская библиотека", литературный журнал ("Bibliotheque allemande"). Участники в издании большею частию адвокаты. Тут и старая и новейшая литература, и, кажется, все довольно беспристрастно. Вышло уже девять книжек, в коих я не нашел много нового, но в русский журнал почти все годится…
Хорошею жатвою для русского журнала может быть и книга Бутервека "Мелкие сочинения философского, эстетического и литературного содержания". Вышла только 1-я часть, и в ней литературная аутобиография самого Бутервека: образец сочинений в сем роде и истинно авторское самоотвержение. Он говорит о себе, как о другом; критикует и ценит свои творения строго и осуждает весьма здраво и основательно то, что всей публике в нем нравилось. Тут же есть статья о Шиллере и его сочинениях, прекрасная. Вот что говорит он между прочим: "Поэзия Шиллера родная сестра философии. Она основывается на понятии о бесконечном. По истинному праву слывет он сердцевозносителем (der Herzerhebende). Учители его были Шекспир, Гете. Шиллерова Муза пребывает уныло-задумчивою и тогда, когда улыбается (Schillers Muse bleibt melancholisch auch wenn sie lachelt)". Но главная статья в сей книге для перевода на русский язык: Мысли о литературе. Роды словесности прекрасно означены; замечательно также тут и рассуждение о журналах, разделении их, влиянии на литературу и на народ, различии их от газет, как литературных, так и политических. Автор говорит, что "Английский зритель" и другие английские периодические листы, в том роде писанные, должны служить примером журналистам, желающим придать изданиям своим прочное достоинство, особливо же, если хотят они соединить эстетический интерес с нравственным. Чем более обозреваю область наук и литературы, тем более удостоверяюсь, что весьма легко, с пользою для читателей, действовать благонамеренному журналисту и при самой строгой цензуре. Кажется, Карамзин говаривал, что цензура для таланта то же, что рифмы для истинного поэта…