ХРОНИКА РУССКОГО
Шрифт:
Ай Моська! знать она сильна,
Что лает на Слона!
Вместе с тем вспомнил и стихи Шиллера и применил их к Гете:
Und was er bildet, was er schaft,
Das dankt er seiner Dichterkraft, а не повести о французских эмигрантах на Рейне. Но этой вылазке обязаны мы ответом антиквария Беттихера, который, выслушав Кинда, сел на его место и рассказал нам анекдот, коего он сам был свидетелем в Веймаре, у герцогини. В разговоре Гете с Гердером последний однажды сказал ему, что, конечно, он заимствовал содержание "Германа и Доротеи" из анекдотов о французских эмигрантах в 1792 году. Тут Гете с жаром отвечал Гердеру, что он почти все сюжеты свои брал из натуры и из истории, следовательно, из других, но что именно простой сюжет этой идиллии он ни от кого не заимствовал, а сам изобрел. И в этом можно ему верить, ибо не нужно большого творческого труда, чтобы выдумать происшествие, которое,, конечно, с большим или меньшим изменением, не раз могло тогда случиться, во время похождений эмигрантов французских на Рейн и во всей Германии. Теперь, и здесь и в других местах Германии, какой-то дух брани против Гете распространился, {Присовокупив биографию и портрет Гете к следующей книжке "Телеграфа", мы поместим после того одну из бранчивых статей, переведенную из нового немецкого журнала. {12} Публике нашей должно знакомиться
Я на днях перечитывал Минье "Историю революции французской, от 1789 до 1814 года", в двух частях. {13} В ней много обозрений, портретов, прекрасных, и есть страницы красноречивые. Например: о казни Лудовика XVI и в нескольких строках верный портрет коронованного праведника и мученика. Много любопытного и о живых, между прочим, об обер-церемониймейстере Талейране, который _встречал и провожал_ все власти.
У нас здесь русский поэт, юноша Бек. В стихах его, хотя и весьма молодых, виден уже истинный талант и какой-то вкус, тем же талантом угаданный. Он же и живописец и едва ли не музыкант. Не знаю, удастся ли мне прислать тебе стихов его. Жуковский не советует ему писать стихи для печати, полагая что это слишком рано заронит в нем искру авторского самолюбия и увлечет его к занятиям, кои должны быть для него теперь еще чужды. Он испытывает силы свои в переводе Вергилия, с латинского, и образует вкус свой по древним и новым классикам…
Э. А.
{* Извлечение.}
Публичное признание Вальтера Скотта, что он автор романов, известных под его именем. О странных закладах.
10 марта 1827 г.
Сию минуту прочел я в "Morning-Chronicle", от 27 февраля, статью, которую желал бы целиком перевесть, но не успею: выписываю существенное. Наконец, Вальтер Скотт объявил себя автором своих сочинений, единственным (total and undivided author). В статье "Утренней хроники" "Interesting theatrical Dinner" ("Любопытный театральный обед") под особым заглавием "Public avowal by Sir Walter Scott of being author of the Waverley Novels" ("Публичное признание Вальтера Скотта, что он автор романов Веверлея") заключается разгадка долгой тайны. Известие сие взято сокращенным образом из эдинбургской газеты, но и в сокращении оно занимает полторы колонны длинной английской газеты. Все происходило за первым годичным обедом Эдинбургского театрального фонда (т. е., вероятно, суммы, на которую содержится Эдинбургский театр). Вальтер Скотт председательствовал за обедом, то есть был Chairman, который обыкновенно для возглашения тостов выбирается на весь обед. Это называется: _быть на кафедре_ (to be in the chair). Когда сняли скатерть и осталось на столе одно вино, за _полною чашею_, так, как предложил Вальтер Скотт, восхвалил он драматическое искусство. По словам его, оно было первым наслаждением его детства, и любовь к сему искусству росла вместе с ним; даже и на закате жизни ничто так не веселит его, как простая повесть хорошо рассказанная (and even in the decline of life, nothing amused so much as when a common tale is well told). В. Скотт пробежал вкратце в речи своей историю драматического искусства у древнейших и новейших народов, осуждал века, в которые оно было презираемо и в гонении, даже и от законодателей; но это, по его мнению, было тогда же, когда и духовенству запрещено было жениться, а мирянам читать Библию. Далее упомянул он о каждой блистательной для театра эпохе, в особенности и о том, чем и кем каждая отличалась, и кончил тостом за theatrical fund. Гости (convives) отвечали троекратным и трижды повторенным криком: "With three times three" (трижды три). Когда присутствовавший за сим же обедом лорд Мидаубанк (Meadowbank), желая отплатить В. Скотту за тост в честь театральной компании, провозгласил здоровье _of the great unknown (великого неизвестного_, как обыкновенно В. Скотта называют), он сказал в речи своей, между прочим, что он предлагает тост "могущественного волшебника, Минстреля нашей отчизны (_в сию минуту восклицания и английское: ура! огласили всю залу_), который вызвал из гроба не привидения протекших столетий, но существенности (the mighty magician, the minstrel of our Country, who had conjured not the fantoms of departed ages, but realities), того, который ныне предстоит обличенный пред глазами и любовью его отчизны (now stands revealed before the eyes and affections of his country)". Вальтер Скотт отвечал ему и, между прочим, сказал, "что он судебным образом допрошен перед своим отечеством и может быть почитаем за _обвиняемого_, который призван в тяжбе перед лордом Мидаубанком; но он уверен, что каждый беспристрастный суд присяжных разрешил бы его _вердиктом_ (определением судебным) _о недоказанности_. Он не полагает нужным входить в изъяснение причин своего долгого молчания. Может быть, поступал он таким образом из одного своенравия. Однако же он обязан сказать ныне, что достоинство его творений (если есть в них достоинство) и погрешности оных должны быть безраздельно приписаны ему одному (_долгие и громкие рукоплескания_). Он пугается, мысля о том, что сделал. _Я не смею оглянуться на это_ (вероятно, это цитат из Шекспира). Он слишком далеко зашел в признании своем и знает, что оно будет доведено до сведения публики. Открывая себя за автора, он хочет тем сказать, что он автор цельный и нераздельный. За исключением цитатов, нет в его творениях ни одного слова, которое не принадлежало бы ему собственно или не было ему надоумлено чтением. (Не was now before the bar ot his country, and might he unterstood to be on trial before Lord Meadowbank as an offender; yet he was sure, that every impartial jury would bring in a verdict of not proven. He did not now think it necessary to enter into the reasons of his long silence. Perhaps he might have acted from caprice; he had now to say, however, that the merits of these works, if they had any, and their faults, were entirely imputable to himself (long and loud cheering). He was afraid to think on what he had done. "Look orit again I dare not". He had thus far unbosomed himself and he knew that it would be reported to the public. He meant, when he said that he was the author, that he was total and undivided author. With the exception of quotations, there was not a single word that was not derived from himself, or suggested in the course of his reading).
Лорд
После тостов, 1-го в честь королю и 2-го герцогу Кларанскому, The Chairman Walter Scott предложил тост оплакиваемому Йоркскому герцогу, желая, чтобы в память его выпито было в торжественном молчании (which he wished to be drank in solemn silence): "он уделял досуг свой театру". Тут уже предложил он жентлеманам налить _полные чаши_ и стал говорить о театре. Подобие сей речи можно разве найти в прологе Шиллера, напечатанном перед Валленштейном: Об искусстве мимики, и в предисловии Тальмы к "Запискам о Лекене". {1} Теперь Вальтера Скотта провозгласили и будут называть _The great Known_ (Великий Известный).
Переходя от дела к безделью, скажу, что обычаи английские и здесь в чести. Два странные заклада занимают нашу публику. Один из здешних модников бился об заклад, что проедет час по улицам в санях (NB, у нас лето или весна), но пробил. Другой, первый дрезденский Fashionable (лондонский модник), бился на 100 луидоров, что один месяц и один день будет ходить всюду в розовом платье, в розовых сапогах и в розовой шляпе, или какого другого цвета, по назначению противной стороны. Он будет на всех вечеринках и у себя принимать всех в этом наряде. Что сказали бы в Петербурге или Москве, если бы кто вздумал пуститься на такую проказу?
Э. А.
(ИЗВЛЕЧЕНИЕ)
О Карамзине и молчании о нем литературы нашей; об ответе на немецкую рецензию на него написанную. О записках Босвеля о Джонсоне и возможности составить подобные записки о Карамзине. О покойном короле саксонском; черты из характера его и жизни. О некоторых членах королевского саксонского дома. Об издаваемых Мартенсом дипломатических актах. Об издании переписки Гете с
Шиллером и переписки Якоби. О Линднере.
Дрезден. 1827.
Ты прав: негодование твое справедливо. Вот уже скоро год, как не стало Карамзина, и никто не напомнил русским, чем он был для них. Журналисты наши, исчислив кратко, впрочем не безошибочно, труды его и лета жизни, возвестив России, что наставника, дееписателя, мудреца ее не стало, исполнили долг современных некрологов; но не умели или не хотели воспользоваться правом своим возбуждать народное внимание, народное чувство к важным событиям в государстве. Конечно, в числе особенностей нашей словесности можно поставить и судьбу ее преобразователя, единственного, полного представителя не нашего, но европейского просвещения в России, соединенного в нем с познанием всего отечественного, с познанием, коему можно уподобить только одну любовь его к отечеству. И сей великий сын России, любивший судьбу ее, и в первом мерцании нашей славы воинской, при Игоре и Святославе, и в годину искушения, при Ольговичах и татарах, и во время внутренних преобразований, при Годунове и Петре, и в блестящий век Екатерины и Александра, и, наконец, умиравший с любовью в сердце и с верою в будущее постепенное возрождение империи, - Карамзин не имеет еще ценителя ни главного труда его, на других бессмертных его заслуг, оказанных России и языку ее. По сию пору один государь, представитель народной благодарности, указал Карамзину место его в храме славы. Между тем как во Франции часть населения Парижа подвиглась на погребение генерала-оратора (Фуа); в Англии, в журналах оппозиции и министерских, ежедневно извещают публику (письмо сие писано во время болезни Каннинга) об успехах выздоровления министра - у нас, кто по сию пору прервал гробовое молчание о Карамзине? Кто из нас положил цветок на уединенную могилу его? Мы, жившие его жизнью, страдавшие его страданиями, мы, одолженные ему лучшими благами ума и души, что мы сделали? Опустили его в могилу, бросили горсть земли на землю его и смолкли, как умершие. {1}
Ты обвинял меня в бездействии в самое то время, когда я собирался послать в немецкие ученые ведомости написанное мною возражение на одну рецензию, в "Лейпцигской ученой газете" напечатанную, в которой Карамзина хвалили за его историю и хулили за чужие ошибки. {2} Жалею о Карамзине и о друзьях славы его, что не им, а мне досталось защищать его. Уступил бы им охотно в этом и остался бы при единственном сокровище, которого у меня, как у Карамзина славы, никто не отнимет, остался бы при моей любви к его памяти, при моей к нему благодарности, при воспоминании о последней, тихой минуте его жизни.
Мое письмо было пространнее, но, перечитав его в тишине сердца, выключил я из него все выпалки на лужницких старцев {3} и все, Карамзина недостойное. Да живет память его и в каждом движении нашего сердца и в каждой строке о нем! Чем иным можем доказать нашу любовь к нему, как не жизнию, его достойною, как не чувствами, подобными тем, кои сам питал он и к друзьям и к недругам, ненавидя порок, но любя и прощая всех. {Дрезденский корреспондент обещает прислать в "Телеграф" и немецкую рецензию и ответ свой, который, вероятно, теперь уже напечатан в немецких ведомостях. Кажется, часть замечаний критических рецензента падает на сказания Карамзина о Винете. Но дело в том, что Карамзин не мог знать сомнения немецких критиков об историческом бытии Винеты, ибо сии сомнения возникли в 1816 г., когда Карамзин печатал свою "Историю". Прежде никто не сомневался в существовании Винеты, и Иоанн Миллер блистательно описал ее падение и поглощение развалин ее волнами морскими. {4} Изд.}