ХРОНИКА РУССКОГО
Шрифт:
13 ноября, в 5 часов утра мы тронулись с места, но в 7-м выехали из Болоний, собирая по городу спутников до Флоренции. Солнце Италии освещало прекрасные окрестности Болоний. В Пьяноро пил кофе и нашел в своей книге-спутнице отметку у этого местечка, что в том же часу пил здесь кофе прошлого года. Пора, пора усесться! но где?.. Воображение играло сердцем, тоска по отчизне переносила меня на берега Москвы-реки; а между тем солнце освещало прекрасную природу Италии; за Пьяноро спуски с гор становятся круче; снег тает по дороге; мы видели Апеннины в белой одежде севера, но только вершины их белелись. Нам припрягали беспрестанно волов; горы, как хаос, перемешаны; но хаос блестящий красками желто-зеленой осени. В Лояно мы обедали рисом и виноградом. Здесь все в снегу. Местечко Лояно похоже на Валдай положением, окрестностями и - снегом. Оно в горах и на горе. Я вышел на большую дорогу и взглянул на белеющие окрестные горы и долины: но эта зима дышет уже весною: снег тает, солнце греет, и мужики в одних рубашках. Вижу зиму в Италии - увижу ли весну в Москве? Эти слова вырвались из сердца, не оледенелого к России… Мы тащились с горы на гору, любуясь необозримою далью: земля взволнована, как море, и эти горы кажутся взволнованными громадами океана. Приближаемся к Тоскане; товарищи менее трусят, хотя поп все еще не верит безопасности от разбойников - и в Тоскане! Фаготист италианец поглядывает беспрестанно на все стороны и на крутых спусках жалеет о равнинах своей Ломбардии, которую в первый раз покинул, зная горы только по слуху. Мы проехали Scaricalasino; на Папской границе прописали паспорты и просили "buona mano" (на
Уже смеркалось, когда мы приближались к Pietra Mala, откуда увидели горящую Monte di Fo: так называется огнедышущая гора, в полуверсте от дороги. Огонь выходил из кратера и пламя ярко сияло в темноте ночи. Уверяют, что нигде не видно расселин и что трава растет неподалеку от кратера. Когда пламя сильно, то все окрестности освещены им. Геологи несогласны в мнениях своих о сем явлении: одни полагают его уже угасшим вулканом, другие еще готовящимся к сильному извержению. При свете сего огня мы доехали до Covigliajo, где остановились ужинать и ночевать. Попутчиков было так много, что я едва нашел особую комнату, которую выговорил себе в контракте с ветурином, вместе с ужином и завтраком. 14 ноября в 4 часа темной ночи мы выехали: к рассвету мы уже на вершине горы Giogo (самая высокая в этой части Апеннин). Отсюда начали спускаться к Caffaggiolo. На сих вершинах часто сильный ветер был гибелью путешественников; но теперь по дороге построены правительством сберегательные стены. За 10 миль от Флоренции мы кормили лошадей. Три часа спускались мы к Флоренции, любуясь ее прелестными гористыми окрестностями. Мы проехали Fontebona, загородную виллу герцога; виллу певицы Каталани. Куполы собора Pratolino все уже перед глазами; по стенам вьются розы, сливы по скату гор: наконец триумфальные ворота, в честь императора Франциска I, некогда герцога Тосканского. Я опять в столице Медицисов и повторяю стихи старца Рожерса (в его "Италии").
Of all the fairest cities of the earth
None is so fair as Florence.
Опять в той же комнате у Больцани, перед окнами цветут розы, растут померанцы и вьется отцветший виноград, вокруг стен монашествующих в кельях францискан, в благочестивом farniente. Обедал в швейцарском салоне, обегал кн. Г‹орчакова›, гр. В‹иельгорскую›, О‹рловых›, записался в кабинет чтения у Vieusseux, здесь все журналы европейские. Петербургская газета, и библиотека избранная. Возобновил знакомство с московскою милой красавицей Х‹вощинской›, почти ежедневно в театре. M-me Schutz прелестна и собою, и талантом, и в своих позах; никогда музыка не производила на меня такого действия как в "Норме": Шютц превосходит, как сказывают, Пасту, для которой "Норма" сочинена была. Как мила в обхождении! Я встретил ее на бале у О‹рловых›, в галерее Питти, заговорил по-немецки и уже не расставался с ней. Какая музыка и какой голос! Какое благородство в каждом ее движении, в каждом взгляде, поступью - богиня. Я слыхал ее в Париже и в Лондоне, но только здесь увидел ее во всем блеске. 3-го дня (30 ноября) театр закрылся, и прямо со сцены уехала она в Турин, оттуда в Геную, а может быть, и опять во Флоренцию, потом в Триест, где муж ее, в Вену, Миних, Берлин и к будущей зиме в С.-Петербург. Я дал ей свою визитную карточку с именем кн. В‹яземского›, описав его милой красавице. Он не расстанется с ней. О Флоренции после: живу здесь приятно. Каждое утро с учителями, читаю Данте и Вергилия, а теперь и Никколини, восхищаюсь его стихами, особливо в "Foscarini" и в "Giovanni di Procida". Нашел новую, запрещенную здесь, его трагедию "Ludovico Sforza". Был на балах у О‹рловых›, на вечеринках у экс-короля Вестфальского и у экскоролевы неаполитанской.
– Младший сын Иеронима похож более на Наполеона, нежели на отца; дочь - прелесть! в лице много выражения. Познакомился с любезной и умной принцессой Боргезе, с которой люблю беседовать, и с дочерью ее, m-me Mortemar, женою бывшего у нас волонтером. Она почти красавица, мила; но мать еще милее и пленяет умом, выражением лица и европейскою любезностию. Салон ее напомнит мне и аббатство aux bois (ГаЬЬауе aux bois de m-me Recamier), и вечера Сент-Олера. С англичанами гуляю по берегам Арно; осматриваю галереи, дворцы, виллы, древности Флоренции. Как все здесь напоминает минувшее величие средних веков… et nunc magnum manet… nomen.
Et nunc magnum manet… nomen.
Sed Fortuna fuit.
В этом стихе Вергилий - Тацит. Спешу в оперу восхищаться "Нормой".
– Но вот и литературная старина-новинка, которой обязан я сыну италианского Винкельмана, графу Чиконьяра (автора истории искусств и проч.). Он продиктовал мне стихи Тасса, найденные в рукописи его, принадлежащей ныне капитану римской службы Альберти.
– Тасс сочинил их на шитье, присланное ему Элеонорой - для одеяла… Рукопись сия найдена в архиве фамилии Falconieri; Альберти купил ее с аукциона и продает теперь тосканскому герцогу, который предлагает ему 450 скуднев за всю рукопись, и прислал освидетельствовать достоверность оной - каллиграфа!
Вот стихи Тасса:
Questo precioso dono,
Che ornar coll'ago ad Eleonora piacque
Lo vide Arachne e tacque…
Or se la man, che fe la piaga al cuore,
Si bello fa d'amore
Il cieco labyrinto
Come uscir ne potro se non estinto.
Прости до Рима.
Эолова Арфа.
IX. ОТРЫВКИ ИЗ ЗАГРАНИЧНОЙ ПЕРЕПИСКИ
Париж.
… Из кабинета чтения иду в Королевскую библиотеку, где я уже отыскал много любопытного для русского историка. Библиотекари - Шамполион-Фижак, Фориель, Парис - услужливы чрезвычайно. По каталогу рукописей я требую самые рукописи и замечаю все, что надобно будет переписать для пополнения моего собрания документов в русской истории. Гизо, министр просвещения, хотел предписать всем библиотекарям, чтобы они содействовали мне, а герцог Броглио обещал то же по архиву иностранных дел, и сегодня надеюсь видеть главного архивариуса, историка Минье, и архив его. Остальное утро или гуляю, или иду с визитами, то есть до обеда провожу утро часто у m-me Рекамье {1} с Шатобрианом, Баланшем и с другими авторами и людьми, учеными во всех родах; часто и у нашей С‹вечиной›, которой общество по-прежнему занимательно. Иногда бываю в театрах: хотел видеть французский старый театр с новыми пиесами и с новыми актерами; но видел еще и m-lle Mars в новой пиесе, {2} а Лафона слышал у m-me Recamier, где он читал стихи на воздвижение в Реймсе памятника Корнелю. {3} Он уже сошел с театра и целый год не заглядывал в него. Возобновил знакомство с Ламартином и встречаю у него толпу молодых и старых авторов, вижу и у гр. Ш‹увалова›. Вчера слышал славную оперу и видел в ней горящий и пылающий Везувий - "La muette de Portici". {4} Танцы прелестны. Юлия и Альберт в танцах, a Nourrit и Damoreau в пении отличались. Французская музыка, однако ж, никогда мне не нравилась; оркестр превосходный. Раз присутствовал в Палате перов при осуждении тех, которые подписали, или не подписали, как оказалось, оскорбительное для Палаты письмо к журналистам. Грустно было видеть в числе шалунов, собранных в низшем классе народа, и священника Ламене, одного из самых красноречивых писателей Франции. Заседание это было для меня примечательно по импровизации одного подсудимого Пакета.
– Но всего занимательнее для меня богослужение в двух так называемых французских церквах; в одной служит называющий себя примасом-архиепископом Шатель, учредитель этой церкви, и проповедует против римской церкви; в другой, отщепенившийся от его церкви, священник, им же поставленный, Auzou, который, не отвергая римской церкви, хочет только служить обедню не на латинском, а на французском языке. {5} Едва усидел я после обедни, которую он служил во всем священническом облачении, слушая его проповедь. Не было национальной
Рекамье как будто постарела; но душа в ней не стареет, и сердце горит любовию ко всему прекрасному. Она все в том же еще аббатстве, все в той же комнате, где библиотека, кровать и шедевр Жерара. {7} Недавно в своих двух комнатках дала она нам вечеринку, где я нашел знаменитости Франции всякого рода: авторов, живописцев, экс-актеров, журналистов и старых аристократов; тут видел я Лерминье, Ste-Beuve, который печатал la brochure-monstre, Ламене, Ампера, который дал мне послание свое к отцу, актера Лафона с его живописцем - дочерью-красавицей. Он держится старой школы и важно, педантски судит романтическую. Опять заслушиваюсь и заглядываюсь в салонах St. Aulaire, {8} Broglio, {9} Guizot. {10} У двух последних вижу Тьера, Марк-Жирардена и министерских поклонников. Ламартина не хвалят за его расчетливую публикацию своего путешествия: 4-й том весь не его пера, а публика покупает Ламартина! В книге его много прелестных описаний, много энтузиазма к святыням христианства, но мало истории, искусства, статистики; а говоря о Греции, и эти три предмета не были бы прозою! Для него человечество дело не большое: "Dieu et la Nature: tout est dans ces mots". Он уехал весь и возвратился без дочери. Я не мог без досады читать стихов его на кончину дочери, вверенных, проданных книгопродавцу! Впрочем, Ламартин человек добрый, умный, просвещенный и религиозный.
Здесь нашел я и старого лондонского моего приятеля Маколе, полувекового друга и сотрудника Вильберфорсу, друга негров, который посвятил всю жизнь свою на их освобождение и имел утешение перед смертию, почти в последнюю минуту, видеть, что Англия жертвует 20 миллионов стерлингов, то есть 250 миллионов рублей, на вознаграждение помещиков за негров.
– Он рассказал мне многое о последних минутах Вильберфорса. Умирая, он сказал: счастлив я, что народ английский смыл с себя это пятно.
– Желание, цель всей его жизни достигнута им перед самою минутою бессмертия. Вильберфорс был всегда героем моего сердца, и я радовался всегда, видя портрет его в приемной князя Г‹олицына›. Я еще слыхал его, когда он ораторствовал, уже согбенный дряхлостию, но красноречиво, в библейских, в миссионерских и в филантропических обществах всякого рода - в Лондоне.
– И здесь Маколе хлопочет по делам христианской благости, и прислал мне свои брошюры, в Париже изданные. Его сын оратор, посланный в Индию, написал на корабле биографию Вильберфорса. Вот деятельность, которой завидую: она в тишине кабинета и каюты, но разливает тихий и благотворный свет на оба полукружия, на белых и черных. Кстати о полушариях земли: вчера водил меня академик и библиотекарь Жомар по географическому депо в здешней библиотеке и показал проект нового атласа Шуберта и первый атлас Российской империи, кажется, в 174… году изданный, с русским текстом. Тут же я видел редкие карты Китая; старинные чертежи Парижа; новое изобретение берлинца Куммера, en relief; шар земной, с двумя слоями: один для древней, другой для новой географии, изобретение Лудвига XVI для дофина, и познакомился с успехами лондонского и здешнего географического обществ.
– Как ни весело встречать ученых и услужливых академиков, но все жаль бессмертного Кювье и его субботных собраний, в которых соединялись ученые, литераторы, просвещенные бродяги со всех концов земли. Я еще не был у его вдовы, но видел уже прекрасный бюст его, поставленный в одном из углов новой залы института-академии, которой он был долго краеугольным камнем. Зала эта теперь обставлена только 4 бюстами (из них первый Кювье), двумя статуями учредителей и портретами славных мужей во всех родах. Я сидел перед Руссо, а надо мною носился дух законов - Монтескье.
Желал бы поговорить с вами о малых театрах, которые смешат меня. Я иногда захаживаю в них перед вечеринками Сен-Жерменского предместья. "Две кормилицы" видел я в новом для меня театре a Palais-Royal.
– В серьезном роде видел только "Анжело" Гюго, где играла m-lle Mars и Дорваль. Я не воображал себе возможным романтизм на французском театре.
– Талант гибкий и всепостигающий m-lle Mars скрывал недостатки Гюгова стихотворения; "Анжело ou tyran Padou" заслужил превеселую пародию: "Cornaro - Tyran, pas doux du tout"; в этой пиеске смеются без умолку, но я еще не успел собраться туда. Видел и "Чаттертона" {11} - сумасшедшего, влюбленного поэта на сцене, коего биографию я читал, кажется, в Бристоле, где и памятник ему.
Встретил пера Вильменя, когда он шел из Палаты, судившей адвокатов и его собрата-писателя Ламене! Прошелся с ним с полчаса и болтал о его истории Григория VII. Он сбирается скоро издать ее, но прежде издаст еще один том лекций своих. В печати он, и по его собственному, добродушно-гордому признанию, de la lave refroidie.- Это сущая правда, испытанная моим журналом. Между тем как часовая же лекция Кювье или Гизо занимает в нем пять, шесть страниц, для Вильменевой и полстраницы много; а пока слушаешь - восхищаешься, часто дрожишь от восторга и, кажется, все вспомнишь и перельешь на бумагу холодный кипяток Вильменя, но он разлетится в брызгах и только на минуту опьянит вас.
– Жирарден, Ампер, Фориель (последний также имеет адъюнкта) звали на лекции; но не мог еще удосужиться. Еще только обменялся карточками с Талейраном и в чужом салоне видел непотухшие глаза светильника Дино! {12}
Вчера, поработав в отделении рукописей, сошел я в отделение Королевской библиотеки, где находятся древности этрусские, греческие и знаменитый зодиак и где один из библиотекарей, Рауль-Рошет, читает археологические лекции. Вчера он говорил о древностях вавилонских и, к немалому моему удивлению, очень основательно, ясно и иногда даже увлекательно. Публика многочисленна: даже дамы слушали профессора со вниманием, особливо когда он изъяснял характер вавилонской архитектуры, из самого св. писания известный. Величие вавилонских зданий поразило даже врагов Вавилона, писателей библейских и путешественников, какой например Геродот. Quand on lit l'Ecriture, l'idee du gigantesque se joint toujours au nom de Babylone, meme dans les anathemes des prophetes. Voyez jeremie. И все сии здания были из кирпича! Кирпичи покрыты и по сию пору, в некоторых остатках, надписями. Эти письмена, сокрытые от глаз народа, не характерическая ли эмблема всего хода или, лучше, всего окаменения тогдашнего просвещения? На обломках, хранящихся в лондонском музее, я видел краски, чрезвычайно свежие: это как будто бы одно тело. Рауль-Рошет показал нам персидскую печать, найденную в Марафоне.