ХРОНИКА РУССКОГО
Шрифт:
16 февраля. Вчера расплатился я с писцами в архиве - и унес из моей каморки все мои бумаги! На моем столе работает уже Bignon! Вы скорее прочтете, вероятно, его умную компиляцию, нежели мои голые выписки; но для русских мои вряд ли не любопытнее?
Между тем сияет весеннее солнце; народ толпится на всех улицах: я встретил _жирного быка_, le boeuf gras (в 3000 пудов), покрытого бархатно-атласным покрывалом и погремушками, в сопровождении музыки, паясов, жандармов и франкониевой кавалерии: шумно и как будто весело, а воображению чудится Фиески босый и под черным покровом и вдали три головы на воздухе! Досадно, что эта кровавая площадь в соседстве Pere Lachaise (кладбище): там иного рода воспоминания, там грусть и печаль без ужасов; иду толкаться в толпах народа: авось встретим - быка! Может быть, ввечеру в маскерад - к Мюсару; но вряд ли? В салоне С‹вечи›ной приятнее, и в моем кабинете тише и даже забавнее, ибо Сен-Симон рассказывает мне важно важные пустяки двора важного Лудвига XIV.
17 февраля. Вчера был последний день здешней масленицы и первый - парижской весны. Солнце блистало. Я встретил _жирного быка_, коего угощал один мясник вином, перед лавкой своей, увешанной говядиной и гирляндами. Оттуда гость с шумными своими провожатыми отправился
Вчера сияло солнце и грела нас весна: сегодня пост и пошел снег. На улицах кое-где запоздалые провожают масленицу. Кухарка наша возвратилась с балу в 6 часов утра.
Без масленицы не узнаешь вполне Парижа. Нигде нет такой суматохи: все пляшут, почти в каждом доме бал, по крайней мере в известных кварталах. Работница а 25 sols par jour, несет последний франк на бал и в нарядную лавку. Пьяных меньше, но веселых более. Уверяют, что никогда еще такой свалки экипажей и пешеходов не бывало на гуляньях и в маскерадах. Начнутся проповеди в Notre-Dame и в главных церквах, но посетителей будет более из высшего класса. В воскресенье в Notre-Dame начнет свои поучения Лакордер, экс-сотрудник Ламене. Надобно заранее запастись местом, иначе не услышишь его. Постараюсь не пропустить ни одной проповеди. Есть и другие духовные ораторы, но менее блистательные.
Я видел сейчас в мастерской m-me Lefranc, племянницы m-me Lebrun, сходный портрет Жанена и актрисы Volny (т. е. Leontine Fay) в роли еврейки, когда она пишет роковое письмо. Сходства много; отделка золотом шитого белого платья прекрасная, и в портрете бледная белизна оригинала. Не могу привыкнуть ни к здешним выставкам, ни к здешним картинным галереям после итальянских.
Полночь. Старец Буонаротти (потомок Микеланджело) обедал у нас. Он живая хроника последнего полувека; 9 вот вкратце жизнь его. Он был в молодости другом тосканскаго преобразователя Леопольда и до революции еще, оставив отечество, приехал во Францию. Здесь обольстили его первые идеи революции: он написал к Леопольду, отсылая ему Тосканский орден его, что он душою и помышлением принадлежит тогдашней Франции и не может ужиться в отечестве. С тех пор действовал он в сфере, в которой ^кружилась тогда Франция; директория посадила его в тюрьму. Наполеон его не освободил, но во все время его владычества он жил или по тюрьмам, или по городам, под присмотром, где застал его и 1814-й год. В заговоре, Бабефом описанном, его едва не повесили. После 1814 года он скитался в бедности, жил трудами и не принимал помощи ни от богатого сына, в Сиене живущего, ни от приятелей: теперь Voyer d'Argenson дает ему конурку, где он философом доживает век, один, с воспоминаниями. Дряхлая жена в бедности в Женеве. Он характеризирует многих прекрасно и рассказывает подробности о происшествиях и лицах, не многим известных. В молодости и после коротко знавал Наполеона; в Корсике жил в доме его матери, и, когда Наполеон приезжал повидаться с нею, то в последнюю ночь, которую подпоручик Буонапарте провел в доме родительском, Буонаротти спал с ним на одной постели. С тех пор они иногда ссорились, но никогда не мирились. Буонапарте попал на трон, Буонаротти в тюрьму.
Я надеялся видеть m-lle Mars в "Manage de Figaro" и пошел во Французский театр, но обманулся; давали "Marino Faliero", которого видал не раз. Я зашел в театр du palais Royal и из четырех пьес видел две с половиною. "L'Aumonier du Regiment" очень забавен: он на сцене сперва в своем костюме, но после в егерском! Поет, любезничает и спасает честь своего брата, забываясь, иногда делает пастырские увещания. Другая пьеса "Les chansons de Desaugiers" очень забавна: все его песни в лицах и он сам на сцене. Во втором акте олицетворена песня "Souvenez-vous-en!", в третьем - сцена с живописцем и с его моделью. Все знакомое, но все оживлено действием. Лафонтеновский характер Дезожье изображен в анекдотах его жизни и в песнях его, коими он выкупал из тюрьмы, давал приданое. Скриб называет его: "Le premier chansonnier peut-etre de tous les tems. qui faisoit des chansons, comme Lafontaine faisoit des fables". В последнем акте не забыт и Beranger.
Все мои письма отсылайте к ‹А. И. Нефедьевой›, я их пишу более для себя, чем для вас.
18 февраля. Министерство все еще не сложилось: уверяют, что Монтебелло, мой приятель, которого и Ж‹уковский› знает, воспитанник Кузена, будет министром просвещения. Лучше бы ему оставаться послом в Берне! Вернее.
Стезя величия к отставке нас
Я разбираю теперь собранные мною в двух архивах сокровища и привожу их в порядок: бумаги иностранного архива по хронологическому порядку, а другие по материям. Начальство архива, вероятно, с ведома министра, пересмотрев все мои бумаги, кроме тех, кои я сам переписал, вынуло несколько листов, кои почитает неприличным для сообщения в чужие руки, но некоторые из сих бумаг известны мне по содержанию, другие я сам переписал в свои тетради, и, следовательно, потеря почти ничтожная. Существенный труд будет состоять в переписке и в приведении в порядок моих собственноручных отметок, ибо часто я отмечал наскоро, по-русски и по-французски, смотря по удобности; но всегда с педантическою точностию. Конечно, много и неважного, но большая часть существенно принадлежит истории, для нее необходима. Все списки на большой бумаге, самой огромной величины, какую я найти мог; писано довольно мелко - и, конечно, более двухсот листов, а если считать все переписанное, то дойдет и до четырехсот. Сверх того, есть и другие акты. Окончательный труд будет в Москве, на досуге и, если позволят, с помощию Московского архива и его чиновников.
Б. М. Ф‹едоров› издал еще какой-то сборник: если в нем есть что-либо из моего архива, например о Карамзине и проч., то не худо бы прислать его ко мне, с журналом, который так исправно посылает почтенный и любезный С‹ербинович›. Обоим кланяюсь всем сердцем.
Я возвратился сейчас от братьев-сиамцев - les jumeaux-Siamois - и жалею, что прежде не побывал у них, когда еще статья, напечатанная в журнале "Дебатов", не выпарилась из головы моей. Я ожидал найти двух сросшихся уродов, но нашел двух хорошо и опрятно одетых мальчиков двадцати четырех лет, хотя по росту и лицу им этих лет и нельзя дать; куртка, панталоны; белье с модными запонками. Черноволосые и сбиваются на китайские или калмыцкие физиономии; довольно смуглые. Они встретили меня английским приветом и подошли ко мне; я взял их за руки, но, признаюсь, долго не мог решиться пристально смотреть на кожаный, живой рукав, который на половине бока связывает тела их.
Я не физиолог и не обязан делать наблюдения над печальною игрою природы. Mr. Bolot (professeur de langues et d'eloquence pratique), служащий им дядькою и объяснителем для публики, рассказывал нам свои наблюдения, уверяя, что в психологическом отношении это явление труднее объяснить, чем в физиологическом. Они любят друг друга братски; с самого младенчества привычки, пища и сон - все было им общее, они просыпаются и засыпают в один момент; принимают одну и ту же пищу и в одно время; вкусы их одинаковы, как физические так и интеллектуальные, в одно время развернулись их способности, зажглась в них искра божества - ум. Они оба любят лучше читать поэтов, чем прозаиков, - Шекспира, Байрона. Выучились языкам - английскому и французскому, с одинаковым успехом. Последнему недавно начали учиться и уже понимают много и кое-как говорят. Сверх того, они знают по-китайски и по-сиамски: языки сии, как уверял меня mr. Bolot, совершенно различны, хотя народы, ими говорящие, и соседы. Они почти всегда веселы и во взаимной любви находят источник наслаждений. Странно было видеть их в ходьбе или в разговоре друг с другом, садятся, встают в один момент, как будто повинуясь единственному движению невидимой воли. К родителям пишут всегда заодно, говоря: я, а не мы, хотя это я и к обоим относится. Желают, собрав капитал достаточной, возвратиться восвояси и спешат выехать из Парижа, ибо, странное дело! здесь они менее всего, судя по пропорции многолюдства, собрали денег, чем в других городах. Не удивительно! До них ли? Здесь и Ласенер, и Фиески, и камеры - и смена министров, и булевары, и вечно полные театры! Да и кто здесь делал над ними наблюдения? Но физиологи часто являлись. Geoffroy de St. Hilaire, Flourens, Cuvier уже нет! Но по части психологии? Учитель риторики! Из разговора его заметил я, что он не имеет первых начал науки о душе и о связи ее с телом! Вообразите себе Блуменбаха или Крейсига - и предоставьте сию двойчатку Шуберту, под высшим надзором друга и наставника его Шеллинга. Какими результатами обогатили бы они, каждый по своей части, науку о человеке! Афишка даст вам слабое понятие о их наружности. Если удосужусь, то еще раз побываю у них и постараюсь предупредить толпу, дабы наедине побеседовать с ними. Вечер провел я в трех русских салонах; поболтал о матушке Москве; поспорил с издателем de la France, Делилем, о нравственном состоянии Франции и пролюбезничал за полночь с нашими дамами: М‹ейендорфшей›, К‹иселевой›, Ш‹уваловой› и проч. Там узнал я, что в 8 часов утра на другой день совершится казнь трех преступников; но принужден был дать слово дамам нейти туда - и сдержал его.
19 февраля. Она совершилась, и я там не был. Пепен ничего не открыл нового о других, но более еще обвинил себя. Журналисты оппозиций восстают за то, что его жену допускали менее и на кратчайший срок к нему, чем Нину к Фиески. Но пора развеселить вас _цветами Луизы_ Colet (nee Pervil). Я нашел их вчера в окне книгопродавца "Fleurs du midi", poesie par Louise Colet, и вспомнил, что мне, кажется, когда-то о них говаривал Шатобриан, коего именем, то есть похвалою, желала она украсить заглавие своей книжки. Шатобриан отказал, но так, что и отказ служит ей комплиментом. Два письма его напечатаны в предисловии. В них, кроме комплиментов, есть что-то похожее и на глубокое чувство, и почти на мысль: "Permettez-moi, toutefois, de Vous dire, avec ma vieille experience, que Vous louez beaucoup trop le malheur; la peine ignoree vous a dicte des stances pleines de charme et de melancolie; la douleur connue n'inspire pas si bien. Ne dites plus: Laissez les jours de joie a des mortels obscurs" (Tourmens du Poete p. 10).
"Il faut maintenant prier pour Vous-meme, Madame, quant a moi, je demaade au ciel qu'il ne separe jamais pour Vous le bonheur de la gloire".
Я, кажется, вам писал о кандидатстве Моле в Академии, на ваканцию Лене. Il у avoit hier trois concurrens, Mole, Hugo et Dupaty. Mr. Mole qui saisissait deja la presidence - n'est _pas meme_ Academicien; c'est Dupaty qui a obtenu la majorite. On dit que ce sont les Academiciens du tiers parti qui n'ont pas voulu de lui, en disant: "Il n'a pas voulu de nous pour collegues, nous ne pouvions pas vouloir de lui pour confrere". J'en suis d'autant plus fache pour Ballanche, car ceux qui lui ont conseille de ne pas se mettre sur les rangs, ne l'ont fait que dans l'espoir de faire entrer Mr Mole. Je n'ai pas pu encore me procurer son ouvrage des annees 1806 et 1809. On dit qu'il у est le Platon de l'absolutisme.