ХРОНИКА РУССКОГО
Шрифт:
Осмотрев все историческое в Швице, я побрел по дороге к Брунеку и остановился только близ сада и дома Рединга; почти все окна были закрыты; дом стоит на возвышении, с коего видно озеро 4 кантонов; вокруг все как-то пустынно и говорит воображению только о минувшем; жизнь заметна в одной только природе, но желтые листья и в ней напоминали тление. Из Швица до Брунека доехали мы в полчаса. И это местечко памятно для швейцаров: на хлебном магазине у самого озера надпись "Hier geschah der erste ewige Bund. Anno 1315 die Grundfeste der Schweitz". {7} Над надписью гербы 3 первобытных кантонов.
– Прочитав надпись на месте возрождения Гельвеции, я нанял 4-весельную лодку, с навесом, за который платится особо, и ровно в 5 часов вечера пустился в темнеющее озеро: оно обнесено по берегам перпендикулярными утесами, очень глубоко и часто бурно. Рыбы в нем много, но она так зубаста, что сетями ее ловить нельзя. Уже начинало смеркаться и берега темнели, когда мы приблизились к границам кантона Ури. Я едва мог разглядеть первую деревеньку Урского кантона, Силунен, на крутом берегу озера: вы найдете ее на всех швейцарских видах. Огни уже мелькали в ней, как светлые червячки по дороге. С противного берега дул сильный и холодный ветер: я укутался в плащ моего Жуковского. Смерклось; густой туман спустился на озеро, и только шум весел прерывал глубокое молчание; едва можно было различить одну мрачность близкого берега. Мне стало грустно, но только уже не по-прежнему, и я подумал о пристани,
Телль еще и теперь ангел-хранитель Швейцарии, тень его носится на грозных высотах Аргорна и в мирных долинах и в годины испытания, и в минуты решительные для отечества. Дух его еще оживляет швейцар, соединяет разноплеменные кантоны в одно святое, народное чувство. Но я забыл упомянуть о площадке, или о лужке Рютли: истинная колыбель швейцарской свободы, которую проехал я еще засветло. Рютли почти напротив Силунен, в уединенном краю берега, между Унтервальденом и Ури, но принадлежит к Урскому кантону. Здесь сходились три другапатриота; двое из них спускались по уединенной стези, как говорит Мюллер, третий, Штауфахер, приплывал к Рютле на лодке. "Da vertraute einer dem andern seine Gedanken ohne alle Furcht". Потом каждый из трех: Фюрст, Мельхталь и Штауфахер - привел единомышленников и, дав друг другу руку, поклялся за себя и за своих. Но прочти всю эту повесть в самом Мюллере. Картины, опера и балеты давно познакомили всех нас с этими сценами; но в натуре они все еще сильно действуют на воображение, особливо когда оно возбуждено чтением Чокке и Мюллера.
В продолжение двух часов плыли мы все близ берегов и в 8-м часу пристали к местечку Флюен, где я ночевал и условился на другой день, 1 ноября, в 7-м часу утра выехать через Альгорн до Гошпиталя. Альгорн только за 1/4 часа от Флюена, в этом городе была сцена яблока над головою сына Телля. которое отец должен был сорвать стрелою. Я измерил глазами расстояние, разделявшее отца, стрелявшего из лука в сына. Это место на главной улице Альгорна, близ старинной церкви, на которой изображена Моргартенская битва. Все шли чинно в церковь: это был день воскресный и праздник всех святых. Novembre avoit sonne sa premiere journee. Из Альгорна своротили мы к месту рождения Телля: Burglen (все во Урском кантоне). Здесь нашел я жителей на кладбище церковном, в церкви у капеллы, построенной на самом том месте, где, по преданию, стоял домик Телля. Такие места приличнее всего освящать верою. На алтаре каплицы надписано "Vos in libertatem vocati estis fratres per caritatem servite invicem". "Вы бо на свободу звани бысте, братие, точию да не свобода ваша в вину плоти, но любовию работайте друг другу" (глава V, ст. 13. К Галатам). Внутри каплица также исписана историею Телля и древней Швейцарии. Христианство не исключает патриотизма. Каплица на пепелище Телля построена в 1582 году; она окружена могилами праотцев села; но где прах Телля?.. Вокруг меня собрались соотчичи Телля, вышедшие из церкви, - в костюмах своего кантона: мне понравилось в них какое-то особливое добродушие или радушие, с коим помогали они моему ветурину починивать изломавшуюся коляску, которая не выдержала толчков и переездов по камням, поднимаясь дикими местами и узкими улицами на высоты Бюрглена. Благовест в тишине скал, дальний шум водопадов, дикость пустынных окрестностей Бюрглена, журчание речки Шахен, через которую построен красивый деревянный мост: все это придает какую-то особенную прелесть этому месту, освященному живою верою в предание о Телле.
При самом Бюрглене старинная башня, обвитая со всех сторон плющом, вечно зеленеющим, как слава Телля. Я сошел с подошвы башни к речке Шахен, которая стремится между диких и голых утесов, и остановился у моста с чувством благоговения к почтенной старине и к природе: в эту самую минуту проглянуло солнце сквозь облака и позлатило верх гор. Как накануне ночью, так и теперь раздался в долине благовест колокола и, как голос с того света, проник в мое сердце. Мысль опять устремилась туда, где после бурь жизни, теперь уже почти затихших, хотелось бы сложить котомку неугомонного странника. Но как соединить Колмаюр с Сеною? и прах праотцев села Богоявленского с могилою в Пер-Лашезе? {8} В ожидании коляски я долго пробыл на родине Телля и воротился в Альгорн, один, даже и без проводника. В трактире "Короны", который англичане обесславили во всех записных книгах Швейцарии, позавтракал урским сыром и италианским вином. Здешний сыр славится своею добротою: уверяют, что он вкусен от того, что коровы и козы пасутся на неприступных почти высотах, орошаемых водопадами, где травы сочные и благоухающие. Прошел еще раз по площади, прославленной подвигом Телля, и остановился на том месте, на котором стоял с яблоком сын его. Для того чтобы Галлер мог постигать природу и воспевать ее, Иоанн Мюллер оживлять тлеющие хартии, а Бонштетен любезничать - надлежало за 5 веков явиться Теллю и оттолкнуть ладью, которая несла Геслера и судьбу его. Меня уверяли, что в Бюртеле за два года пред сим умерла последняя женская отрасль Теллева племени, а Эбель пишет, что в 16-м столетии умер последний мужеский потомок. (Я не нашел уже Эбеля, классического описателя Швейцарии, в Цюрихе. Он умер года за два: в 1827 году он сам был моим путеводителем в Цюрихе, остался со мною до самой минуты отъезда и проводил меня до ворот. Сколько знакомых мне знаменитостей исчезло с того времени, от В. Скотта, Гете и Эбеля - до миланского сапожника Ронкетти!).
Никогда не забуду я минут, проведенных в Альгорне и в Бюрглене, особливо тех, кои простоял я над речкою Шахен, слушая благую весть, несомую с гор - с родины Телля, от гробов праотцев села в долины и хижины, по крутизнам рассеянные. Кто знает, на каком месте захватит нас минута энтузиазма или сердечной молитвы! Лишь бы душа всегда была готова принять ее и в самой горе поклониться отцу духом и истиною! Из Альгорна отправился я в 11-м часу. Ветурин указал мне родину одного из трех мужей Рютли, кажется, Вальтера Фюрста. Она в горах, и солнце в сию минуту освещало ее. Любуясь прямо швейцарскими видами с долины на горы, я в то же время перебирал записную книгу, которую случайно увез из Флюена: вероятно, одному из англичан надоели уже беспрерывные остережения его соотчичей от грабительства хозяина Альгорнской короны и он записал и свой совет: "I should recommend to travellers to avoid the hotel de la tete de Mahomet in Astrackan!". Другой подписался: "Nabuchodonosor venant du Antipode" Замечание 3-го: "Nab. fut change en bete, voila pourquoi"… Но более других книга измарана италианскими выходцами, коим не удалось быть Теллем для своей отчизны: все они поют на один лад. {9} Мы все еще в кантоне Ури. Горы опоясаны туманом; на вершинах солнце. Кантон Ури самый меньший из 22 братьев; долиной доехали до Анстега, любуясь громадами вокруг нас. Гете, в кратких своих записках, говорит о сем пути: "Der Blick hinunter verkiindigt das Ungeheure". Деревенька Анстег придвинута к горам, кажется, что путь замкнут. Рейстань кончилась; но во все время до Анстега сопутствовала нас с шумом и ревом
Es wallet und siedet und brauset und zischt!
И валит и хлещет, ревет и кипит!
Кто написал этот стих, тот, конечно, прислушивался к водопадам и к речкам Швейцарии, они почти все быстры, опрометчивы и разрушительны. Я дошел до моста, от коего начинается С.-Готардский путь, идущий по горам и стремнинам, часто под утесами, с коих валятся громады камней. По скату гор построены хижины. Над ними чернеется Бристеншток, в грозном величии, и как бы указывает на сей путь, приклонивший к стопам путешественников некогда неприступных своих товарищей. Бристеншток вышиною в 8165 футов. Близ первого моста обступили меня мальчишки с горными кристаллами и плодами бедных садов своих. Здесь натура истинно швейцарская и жилища также. Праздник всех святых вызвал жителей самых отдаленных и высочайших хижин, в праздничных их нарядах. Они уже возвращались из приходов своих и сворачивали по тропинкам в горы, к уединенным, на высоте белеющимся своим хижинам, кои готовы, кажется, скатиться с крутизны своей. Я начал взбираться по С.-Готардскому пути в полдень. Долина Krachen достойна своего имени, по шуму реки в нее стремящейся. Несколько мостов, прекрасно отделанных, соединяют пропасти и горные расселины; каждому особое имя. Прежде славился один Чертов мост; теперь много ему подобных. Мальчишки вместе с козами, коих пасут, прыгают по утесам. На каждой площадке, едва зеленеющей, - хижина: часто одна висит над другой. Каждая сажень земли обделана: я видел пашню на огромном камне, свалившемся с утеса. Невольно пришло на мысль замечание Мюллера: "So hoch in das Gebirg, als das Gras fortkommen mag, wohnen Hirten und Heerden… das einzige Gluck des Oberlandes, die Freiheit fehlt". Пастухи сии и земледельцы очень бедны; несмотря на то, что они все обложены значительною для них податью: 8 бацов с коровы, по два баца с барана и с козы. Особая подать с земли возделываемой, как бы высоко она ни лежала. Они оплачивают подати продажею, в осеннее время, скота. Сверх того, духовные получают не десятину, а 3-ю часть плодов с каждого плодоносного дерева, с каждого овоща. Приходские священники имеют от 600 до 700 гульденов дохода: это много для жителей поднебесных. Пастухи кормятся большею частию картофелем, а мясо идет в продажу.
За деревенькою Гешенем - природа в разрушении. Ущелье Шелекен - царство вечных снегов. Дорога идет извилинами, иногда встречаете вы кресты, означающие падение и смерть на сем месте путешественников; для спасения их от ниспадающих сугробов проделаны в утесах и в шоссе каменные впадины, в коих можно, в случае снежных скатов, укрыться. Под вами пропасть над пропастью, в коих прорывает себе путь шумный Рейсе; над вами скалы и мертвеющая природа: вот и Чертов мост, но уже не тот, по коему перебирались герои Суворова: старый оставлен над ужасною пропастью, как бы в память русского Ганнибала. Новый тверд, как скала, из коей он иссечен, и безопасен. С нового моста смотрел я долго на старый: он гораздо ниже первого и в сооружении его было более смелости, но менее искусства; оглушаемый ревом водопадов, вижу сии громады и пропасти, - вспоминаю минувшее, и во мне одно чувство - Россия; одна мысль - Суворов… о Державин!..
Где только могут ветры дуть,
Проступят там полки орлины.
Мы въехали в темный пролом, иссеченный в утесах. Вдруг проглянул перед нами свет - и мы на Андерматской долине. Перед нами деревенька веселая, приютившаяся к высокой горе, над которой правильным треугольником растет сосновый лесок, прикрывающий Андермат. Долина его кажется еще прелестнее после ужасов Чертова моста и у подножия обнаженного С.-Готарда. Мы проехали по долине в Гошпиталь и видели капеллу св. Антония. Уже смеркалось, когда мы въехали в тесные улицы Гошпиталя: едва успел я осмотреть его окрестности: с одной стороны Андерматская долина, с другой громады, по коим проложена извилинами покойная дорога к С.-Готарду. Она начинается почти в самом местечке. Я нанял с вечера коляску до Ариано; прочел в книге проезжих имена русских, шутки англичан и поэтические излияния немецкого восторга. Я забыл сказать тебе, что искусный строитель нового Чертова и других мостов, равно чудесных, прошлого года казнен здесь за воровство, неоднократно повторенное! Правительство кантона Ури не раз прощало ему, наказывая пенями и тюремным заключением, но наконец объявило, что за первую кражу - отсечет ему голову: так и сделано, relato refero, хотя и не хотелось бы верить, что в одном кантоне казнят за то, что в другом исправляют молчанием и работою.
2 ноября разбудили меня в три часа утра, и чрез полчаса мы были уже на пути к вершине С.-Готарду. Луна слабо освещала его. Сперва взбирались мы по гладкой извилистой дороге, но вскоре стал показываться снег и по сторонам лежали сугробы; ветер дул сильный и холодный; я опять укутался в ветхий плащ Жуковского и выглядывал на дорогу, занесенную снегом. Коляска едва тащилась по ней, мы скользили над пропастьми, не везде обнесенными перилами и кое-где только столбами, с опасными промежутками. Когда снега глубоки, то проезжающим дают здесь сани или верховых лошадей, коих и мне содержательница трактира предлагала, но лень моя предпочла опасность. Странно, что снег и мне, сыну севера, казался чем-то необыкновенным. Италианец, камердинер мой, который с Наполеоном доходил до границ России, сравнивал уже С.-Готард с Сибирью! Луна все еще светила нам, но иногда облака закрывали ее и во мраке белелся один только снег. Звездочки ярко горели в небе; с рассветом увидел я на горе деревянный крест: "Это высший пункт С.-Готарда", - сказал мне ветурин, и я с благоговением преклонил колена сердца, как сказано в нашей восточной молитве, пред знамением спасения рода христианского и путешественников.
Вблизи креста старый Hospitium, Сен-Готардский домик, окруженный двумя или тремя озерками, из коих низвергаются шумные реки, Тессин и Рейсе, в горы и в долины Швейцарии. Между сими озерками идет дорога. Одно из них начинало уже замерзать у берега; но другое блистало еще холодными волнами, в коих отражалось восходящее солнце. На вершине горы ветер усилился, и холод пронял меня, несмотря на ветхий плащ и на Шотландский impermeable; один только малахай генуезский держал в тепле мою голову. От Госпиция начали мы спускаться по извилистой дороге и довольно быстро, беспрестанно поворачивая то взад, то вперед; на поворотах привычные лошади бежали прытко над пропастьми и скалами. Снег становился реже и сугробы мало-помалу исчезли; солнце проглянуло и разогнало туман; стало теплее; начали показываться сперва сосны, ели, потом и светлая зелень; натура как бы с каждым шагом оживала, и на первом лужке увидели уже мы хижину, уединенно стоящую. После диких и безлюдных, голых скал и пропастей жилище человека, хотя и бедное, как-то веселит глаза и сердце. Зелень, как надежда, является здесь вместе с человеком и с его промышленностию: одна только любовь христианская, Caritas, возносит его на скалы и сводит в пропасти, для спасения ему подобных. Был ли Hospitium на Сен-Готарде во времена язычества? Дружился ли тогда человек с собакою для отыскания заблудших? Долу он опять помышляет о земном и продает дорогою ценою страннику пищу и тепло и сопутствие. Мы спускаемся к долине, где укрывается Ариола в прелестной долине. Все оживлено трудолюбием, все еще зелено, и вдали вы угадываете небо Италии; не только небо, природа и цвет ее, но и язык переменился: в Айроло говорят уже по-италиански. Мы в Тессинском кантоне. Долина от Госпитиум до Айроло, которую мы проехали, называется Val-Tremola или Val-Tremblant, она дрожит от порывистого падения Тессина, над коим часто и летом лежат снега. Над рекою дрожащий мост Ponte-Tremolo. Спускаясь по С.-Готарду к Айроло на скале иссечена, как уверяют, русская надпись русским солдатом-сподвижником Суворова; мне удалось видеть ее. На месте русского солдата, я бы вырезал тут одно слово с екатерининской медали, кажется, за взятие Измаила: "был" и прибавил бы только: "с Суворовым".