ХРОНИКА РУССКОГО
Шрифт:
Кстати о Ламартине. Субботы его начались, но в салоне его толпятся депутаты, и политика заглушает литературу. На столе по-прежнему разбросаны брошюры, журналы и все произведения новейшей словесности во всех родах. Несмотря на исключительное господство политики в разговорах, иногда удается и литературе, а особливо поэзии, обратить на себя минутное внимание хозяина. На сих днях был представлен хозяину приятель мой американец Тикнор. Так как за океаном он некогда был профессором литературы, то учтивость требовала завести разговор и об английской словесности. Тикнор и в Англии знавал главнейших ее представителей и был в тесной связи со многими: с Байроном, В. Скоттом, Кампбелем, Вортсвортом и проч. К удивлению своему, мы нашли французского певца "Чайльд Гарольда", Ламартина, весьма несведущим в английской изящной новейшей словесности, несмотря на то что жена его англичанка - милая, умная, начитанная (и с редким талантом в живописи). Как-то речь дошла до Макинтоша, соперника Борка в состязании за французскую революцию, знаменитого оратора в парламенте, историка Англии; Ламартин не знал
Тикнор рассказал нам случай из жизни Кампбеля и В. Скотта, который сохранил английской литературе лучшую пьесу Кампбеля на победу при Гогенлиндене. Однажды В. Скотт и Кампбель на пути из Лондона куда-то на дачу читали друг другу стихи свои. Когда очередь опять пришла Кампбелю, то он сказал В. Скотту, что давно уже написал стихи на Гогенлинденскую битву, но что они кажутся ему недостойными печати и он никому еще их не показывал. В. Скотт, выслушав их, сказал Кампбелю: "Это лучшие стихи твои, это твой chef-d'oeuvre!", и с тех пор Гогенлинден - перл английской поэзии - занял первое место в собрании стихотворений Кампбеля. Публика подтвердила приговор В. Скотта.
Вот анекдот, Тикнором же нам рассказанный, служащий к пополнению характеристики Байрона. В 1815 году, когда еще Байрон был в ладах с женою, но уже не совсем с самим собой, Тикнор сидел в его кабинете, в самую ту минуту, когда Буржес, поэт и приятель Байрона, вбежал к нему с известием о победе при Ватерлоо, о которой он сам слышал от приехавшего курьером адъютанта Веллингтона. "Jen suis enablement fache", - пробормотал Байрон, прибавив a peu pres так: "J'esperais que la tete de Castlereagh serait mise a une pique; a present, a ce qu'il parait, cela n'arrivera pas". Буржес ушел с досады от Байрона. Многие в Англии опасались, что, с низложением Наполеона и с торжеством партии тори, ослабеют виги и возникавшие тогда радикалы. Дух партий бодрствовал в главных своих представителях и ожидал развязки от решительной битвы на полях бельгийских. Вот еще анекдот, любопытный для характеристики партий и их журнальной тактики. Макинтош был в то время одним из издателей "Edinburg Review" вместе с Jeffry, ныне великим судьею Шотландии, и Sidney Smith, остроумнейшим священником-журналистом, и в надежде, что Веллингтон будет разбит Наполеоном, заготовил сильную статью против тори, и особенно против Веллингтона и тогдашней антигалликанской партии. Книжка "Edinburg Review" с этой статьею была уже напечатана, но вместе с нею, на случай неудачи, т. е. победы Веллингтона, было заготовлено и другое издание того же номера "Edinburg Review". Веллингтон победитель - и "Edinburg Review" вышел со статьею о системе Галя и Шпурцгейма. Тикнор сам видел издание "Edinburg Review" со статьею Макинтоша, уничтоженною вместе с книжкой. История журнализма в Англии составляет теперь любопытнейшую и существенную часть внутренней и политической истории Англии, ее литературы, особенно успехов литературной промышленности. Я жалею, что не купил в свое время в Лондоне статистики журналов, в коей показан дух, направление каждого журнала, число подписчиков и, следовательно, разделяющих его мнения, возвышение и упадок каждого журнала и влияние его на общественное мнение, на ход внешней и внутренней политики Англии, и проч. Эта книжка принадлежит к примечательным явлениям новейшей европейской жизни, и как ни доказывай Леклер и другие, что и у римлян бывали журналы, в этом отношении "мы не греки и не римляне", и римские дневники могли походить разве на "С.-Петербургские ведомости" царствования блаженной памяти Елисаветы Петровны.
Упомянув о Ламартине, мне пришло на память, что я еще не сказал вам ни слова о примечательной критике, вышедшей сначала на его "Жоселеня" в протестантском журнале "Le Semeur", {7} а ныне перепечатанной и, кажется, пополненной в новой книге Vinet "Essais de philosophic morale et de morale religieuse, suivis de quelques essais de critique litteraire" (Paris, 1837). Первая половина сей книги существенно и преимущественно философическая и объемлет почти все главные начала этики, или науки о нравственных началах в религии и философии, из нее истекающей. Но во второй части автор применяет свои начала к разным системам или доктринам (учению) философским, например: к нравственным началам Монтаня, к утилитаризму, к maximes de la Rochefoucault, к melanges philosophiques de Jouffroy, к книге своего критика-панегириста Сент-Бева: de la volupte dans son influence sur les individus, et sur la societe, к "Агасверусу" Кине, и проч., и наконец в двух статьях Vinet рассматривает в философском и христианском отношении сперва одно предисловие Ламартина к "Жоселеню", а потом и всю поэму или пантеизм оной. Статья о предисловии к "Жоселеню" названа "Du role de Tindividualite dans l'oeuvre d'une reforme sociale (a l'occasion de la preface de "Jocelyn")". Вине разбирает сущность системы, в которую, волею или неволею, завлечен поэт-Ламартин. Я был поражен важностию, в отношении нравственно-христианском, замечаний критика. Кто из филантропов, мечтая о человечестве вообще и забывая человека, не попадал в заблуждения, подобные Ламартиновым, "qui renversent tout ce qu'on a tenu jusqu'ici pour inebranlable?" ‹…› {8}
…Но я, кажется, говорил о Ламартине: итак им и кончим, Вине начал
Прибавим к этой характеристике несколько слов об его нынешних отношениях. Некогда певец роялизма и законности в стане легитимистов, теперь является в салоне Гизо с доктринерами: но, сохраняя по-прежнему благородство и независимость своего характера, ездит к нему тогда только, когда он не министр, превозносит Гизо вслух и в его присутствии, называет его корифеем, необходимым Франции, но в то же время уверяет добросовестно самого Гизо, что через десять лет он займет его первенство в политической иерархии.
8 генваря 1838/27 декабря 1837. Полночь. Сейчас возвратился от m-me Lagrange, милой и пригожей сестры Комона. Ее вечеринки, особливо немногочисленные, очень приятны. Хотя по связям своим она принадлежит и Сен-Жерменскому предместью и живет там, в доме отца своего, но по вкусу придерживается и других партий, особливо с тех пор, как муж попал в камеру депутатов. Поутру, т. е. перед обедом, встретил я у нее герцогиню Fitz-James, а ввечеру издателей Reviews, депутатов и чету Циркуров. Хозяин пересказал нам о прениях в камере. Редактор адреса Marc-Girardin ораторствовал хуже и своего адреса, запинался, сбивался с главной своей мысли и потерялся в мнении камеры, по крайней мере на долгое время. Гарнье-Пажес говорил сильно, убедительно, но против министерства, а Моле, приняв на себя все грехи и подвиги своих предшественников, заслужил пагубное для него одобрение Гизо, который подошел к нему с доктринерскою важностию и объявил, что, соглашаясь с ним во всем, не будет занимать камеры своими объяснениями.
Я встретил у m-me Lagrange барона Экштейна, главного издателя de la "Revue Francaise et Etrangere", где участвуют Лагранж и Цирку p. Из депутатов был тут mr Suleau. Живая энциклопедия Циркур рассказал мне историю отца его. В кровавую эпоху революции он попался вместе с своим приятелем Сомбрелем в руки террористов, и оба приговорены были к казни. Дочь его, молодая и прекрасная, бросалась за отца к ногам судей-палачей, но не могла их умилостивить: они обещали ей спасти отца, если она согласится выпить стакан крови друга его. Она выпила и спасла отца, но ненадолго: через несколько дней он погиб на гильотине.
Я получил зов на бал к королю послезавтра - "les hommes seront en uniforme ou en habit habille". От депутатов этого уже не требуется. Но пора познакомить вас с новым примечательным сочинением Лакордера "Lettre sur le Saint-Siege, 1838". Письмо это ходило по рукам почитателей автора-проповедника, который дал первый экземпляр рукописи папе и прислал другой сюда. По прочтении нашли, что эта брошюра лучшее произведение Лакордера и ставит его наряду с первоклассными красноречивыми защитниками римского престола.
Оно появилось здесь несколько дней спустя после новой брошюры Ламене. Характер Лакордера благородный и независимый: несмотря на бедность свою, он с посохом и с новыми идеями (на старый лад) вышел из Рима и отказался принять место священника (aumonier) при французском посольстве в Риме. Теперь проповедует он в Меце - и со всех сторон Франции стекаются на его конференции в соборном храме ‹…› {9}
10 генваря 1838/29 декабря 1837. Вчера был я у Ансело. Там над всем господствует литература, особливо драматическая. Хозяйка отдала на французский театр новую пьесу - и опять три эпохи, но уже девичьей жизни в большом свете. M-lle Mars не могла играть семнадцатилетней, неопытной девушки, вступающей в свет. Роль ее отдана прелестной m-lle du Plessy, которой нельзя еще назваться соперницей, но она начинает уже не нравиться несравненной, но устарелой наставнице своими успехами и красотою. M-lle Mars, по словам m-me Ансело, мешает a la mise en scene ее новой пьесы, обещающей рукоплескание ее ученице. Как ни упал французский театр, но и со времен Тальмы все еще был он первый, хотя без одного великого таланта, ибо m-lle Duchenois умерла недавно, a m-lle Mars еще на сцене. Наполеон прав: французский театр - слава Франции. Помните его ответ Фонтану, который, защищая против Наполеона французскую оперу, сказал ему: "Mais, sire, Горёга est pourtant une des gloires de la France". "Non, mr, c'est le theatre Francais qui est sa gloire; l'opera n'en est que la vanite", - отвечал друг Тальмы, Наполеон.