Хроника времен Василия Сталина
Шрифт:
«Мне шел 17 год — самый цвет юности, которая дается человеку один раз, — пишет бывший сержант Овчинников. — Нас было трое с одного московского двора, мы вместе явились в Киевский райвоенкомат к военкому Матрину и долго уговаривали его отправить нас на фронт — ведь шла война. Наконец военком согласился. Перед проводами, помню, много было материнских слез, только нам было уже не до них. А майор Матрин сказал: „Вы сначала научитесь стрелять и колоть штыком”, — и послал нас на станцию Сурок, в 137-й запасной полк.
И вот ноябрь 1942 года. Николай Алексеев, один мой корешок, с маршевой ротой убыл на Центральный фронт. Тогда я еще не знал, что он вскоре погибнет. Второй товарищ детства, Сергей Рыбкин, попал под Сталинград — там ему оторвало правую руку. А моя доля выпала на Волховский фронт. В Тихвине я принял боевое крещение, а оттуда маршем мы направились к Синявинским болотам. Там с боями выходила с переднего края 18-я гвардейская дивизия. Она была сильно потрепана, пополнялась, и меня взяли в полковую разведку.
Я не могу рассказать так, как показывают в кино, но вспомнить есть что…
После двух ранений и контузии попал на 1-й Белорусский, был зачислен в 150-ю стрелковую Идрицкую дивизию генерала В. М. Шатилова. С этой дивизией пом-комвзвода пулеметной роты я и подошел к Берлину. Помню, штаб разместился в тюрьме, на окраине города. Раз меня вызывают туда, и замполит Петров принимает в комсомол. В заявлении так было и написано: „В Берлин хочу войти комсомольцем”.
И вот последняя преграда — река Шпрее. Ее мы форсировали с ходу, но дальше было очень жарко — шли тяжелые уличные бои. Берлин не Москва, и я забыл названия улиц, да и когда их было запоминать — диски для автомата не успевал заряжать. Командир роты старший лейтенант Манаев всегда был рядом со мной, и когда раскрыли с ним карту, то разобрались, что находимся на улице, слева от которой рейхстаг, а справа «дом Гиммлера». Это было утром 30 апреля.
Я и сейчас не могу описать, каким чудом мы, несколько бойцов, по подвалам и закоулкам Берлина, который горел и весь был в дыму, очутились в «доме Гиммлера». Полетели гранаты, затрещали автоматные очереди. Мне и в детстве-то не приходилось играть в войну в потемках, а там была настоящая война, притом вслепую… Сколько длился бой, не могу сказать. Немцев мы наложили — не сосчитать. На втором этаже из большого зала, помню, с младшим лейтенантом Алексеевым мы наконец увидели и рассмотрели купол рейхстага.
«Дом Гиммлера» был очищен, в нем разместился наш штаб. Тот день, словно вечность, близился к концу, но самое главное оказалось впереди. Младший лейтенант Алексеев — высокого роста, по всему красавец-мужчина, он был на два года старше меня — получил распоряжение собрать гвардейцев. Нас тогда осталось всего во семнадцать человек, и мы выстроились под аркой «дома Гиммлера».
А дальше было так. Пришли комбат Самсонов, замполит Петров и объяснили обстановку: надо, чтобы к 1 мая над рейхстагом развевалось Знамя Победы. Я в строю стоял вторым, Петров приблизился ко мне и сказал: „Дойдешь до рейхстага — будешь Герой”. Я ответил: „Служу Советскому Союзу. Дойду!..”»
Тут я прерву воспоминания помкомвзвода Овчинникова рассказом комбата С. А. Неустроева. Теперь и Степан Андреевич решил сказать правду о том предпраздничном денечке. «Прошло время, — признается он, — и я могу говорить, будучи абсолютно свободным от пристального генеральского надзора».
…Наблюдательный пункт батальона. К Неустроеву туда то и дело летят тревожные распоряжения командира полка полковника Ф. М. Зинченко: «Наступай на рейхстаг! Выходи к нему быстрее», «Ну что, вышел к рейхстагу?.. Когда выйдешь? Ведь он от тебя, Неустроев, близко, рядом совсем…», «Да смотри же, Степан, внимательно. Серый дом с куполами, который тебе мешает, и есть рейхстаг». Но еще две атаки батальона успеха не принесли…
«Около трех часов дня ко мне на НП снова пришел Зинченко и сообщил: “Есть приказ маршала Жукова, в котором объявляется благодарность войскам, водрузившим Знамя Победы, в том числе всем бойцам 171-й и 150-й стрелковых дивизий. В письменном виде приказ маршала Жукова в войска фронта, очевидно, поступит завтра”.
Забегая вперед, скажу, что сам приказ я прочитал уже после боев в Берлине.
В недоумении спросил Федора Матвеевича: „Рейхстаг не взят, знамени на нем нашего нет, а благодарность уже объявили?” „Выходит, так, — ответил Зинченко. — А может, кто-нибудь из наших все-таки вошел в рейхстаг? Может, ты из-за разрывов не заметил, что происходило на ступенях парадного подъезда?”
Точно ответить я затруднялся. „Возможно, кто-то действительно вошел, — мелькнула мысль. — Хотя даже теоретически это маловероятно”. Неразбериха полнейшая.
Тут по телефону на мой наблюдательный пункт позвонил генерал Шатилов и потребовал передать трубку командиру полка Зинченко. И заявил: „Если наших людей в рейхстаге нет и знамя там не установлено, прими все меры, чтобы любой ценой водрузить флаг или хотя бы флажок на колонне парадного подъезда. Любой ценой!”
Сколько мы это уж раз слышали за войну: «Любой ценой». А цена-то бывала, ох, какая страшная.
Выполняя приказ старшего командования, из батальонов Якова Логвиненко, Василия Давыдова и Константина Самсонова стали отправлять с флажками добровольцев-одиночек, храбрейших людей, с задачей установить флажок на колонне парадного подъезда, или на фасадной стене, или на углу здания рейхстага. Где угодно, лишь бы на рейхстаге.
Никто из этих первых не добрался до цели — все погибли. Первым в моем батальоне бежал Петр Пятницкий. Его убило. Окровавленный флажок поднял Петр Щербина. Красную материю размером с носовой платок каждый водружал на своей собственной позиции, там, где его прижало к земле огнем.
Не только из рейхстага, но и справа, из Кроль-оперы, фашисты продолжали хлестать свинцом. Становилось ясно, что посылать еще кого-то бессмысленно. Немцы применили артиллерию и тяжелые минометы. Снаряды с воем пролетали над нами и рвались где-то позади, в районе моста Мольтке, а через него командование срочно перебрасывало к нам для усиления танки, артиллерию и «катюши».
Со мной на НП находилась группа капитана Макова со знаменем из штаба корпуса. Ей поставил задачу лично комкор генерал Переверткин: докладывать о ходе боя и водрузить флаг корпуса над рейхстагом. Такая же группа, возглавляемая майором Бондарем, ушла в боевые порядки соседней 171-й дивизии и находилась в батальоне Самсонова.