Хроника жестокости
Шрифт:
«Митико Ота» переводит взгляд на свои руки. От них пахнет мылом, хотя отмыть черную грязь под ногтями никак не получается. Порез на тыльной стороне левой руки наконец начинает заживать. «Митико Ота» садится за скромный ужин на алюминиевом подносе. Два картофельных крокета, мелко порезанная капуста, суп мисо, в котором плавают колечки лука-порея, два ломтика маринованной редьки. Крокеты и капуста обильно политы буро-коричневым соусом. В миске горка желтоватого прогорклого риса, видимо, оставшегося от позапрошлогоднего урожая.
Для «Митико Ота» и такая еда хороша. А Ятабэ-сан не скрывает презрения. Сам он по большей части ходит в кафе, что поблизости. Если обедает на работе – покупает что-нибудь простое, домашнее, типа якитори [18] , и какую-нибудь приправу. Но за все время он ни разу ничем не угостил «Митико Ота».
Ятабэ-сан глухонемой и объясняется с хозяином жестами. А «Митико Ота» он едва удостаивает движением подбородка. «Митико Ота» – как раб в цехе, где весь персонал – хозяин и пара работников. «Митико Ота» вечно на побегушках, делает всю опасную и однообразную работу. Поэтому время обеда – единственное удовольствие, а Ятабэ-сан тычет пальцем в еду, принесенную женой хозяина, и тихонько хрюкает. «Митико Ота» не любит Ятабэ-сан. Но еще сильнее не любит чванливого хозяина. А нравится больше всех его жена, которая готовит дома еду и приносит в цех, хотя она тоже «Митико Ота» ни во что не ставит. «Митико Ота» несколько раз давали одежду, которую больше не носит хозяин, но она чем-то воняет, и ничего с этим запахом не сделаешь, сколько ни стирай.
18
Нанизанные на бамбуковые палочки-вертела кусочки курицы, поджаренные на углях.
– Приятного аппетита.
На еду уходит минут пять, а то и меньше. Потом – время занятий. «Митико Ота» открывает шкаф, где лежит красный ранец, купленный в городе К., в супермаркете. «Митико Ота» бережет ранец, как сокровище, и каждый раз протирает тряпочкой его гладкую кожу. Черный ранец, с которым ходят мальчики, тоже был хороший. На Хоккайдо, в приюте, всех заставляли носить черные – старшие передавали их младшим, но красный все-таки лучше. Потом пришло в голову написать на ранце имя и фамилию – «Митико Ота». Так хочется стать девочкой. «Миттян» – как мило звучит!
На столе появляются учебники по математике и японскому языку. «Митико Ота» стащил их в одной школе, когда был в другом городе. Почему для второго класса? Потому что «Митико Ота» дальше третьего класса не дошел. Так что для второго класса – в самый раз.
Однажды вечером за стеной, где живет Ятабэ-сан, слышится шум. В комнате работает телевизор, к звукам которого примешивается молодой женский голос. У Ятабэ-сан обычно тихо – телевизор он смотрит без звука, радио не слушает, но сейчас хорошо слышен чей-то подавленный смех. У Ятабэ-сан женщина? Такого раньше никогда не было.
В комнате соседа вдруг становится тихо. «Митико Ота» встает, закидывает ранец за спину – собирается в школу. Начинает ходить по комнате, воображая, будто идет полем. В ранце учебники уютно трутся о подкладку. Вдруг снова звуки. Женское хихиканье. Громкий смех.
«Митико Ота» в тревоге выскакивает в коридор, стучится к Ятабэ-сан. Из приоткрывшейся двери высовывается незнакомая девушка. Совсем молоденькая, вполне возможно – старшеклассница. Бровей на положенном месте у нее нет, они очень неумело нарисованы ниже коричневым карандашом. В маленьких глазках – злая насмешка. «Митико Ота» непроизвольно отворачивается и отступает в коридор – он боится школьниц и девушек.
Ятабэ-сан сидит на полу, скрестив ноги, пьет саке и смотрит телевизор. Он в хорошем настроении. Из-за присутствия этой девчонки, что ли? Ятабэ-сан, покраснев, как рак, пытается что-то сказать, но выходит только стон: «а-а-а…» Хотя по тому, как он повел подбородком, и так все понятно: «Вали отсюда! Не мешай!» Девчонка усмехается:
– Ты что, ненормальный? Зачем ранец надел?
– Я…
– Что – я? Какой чудной парень. – Девчонка поворачивается к Ятабэ-сан. – Старичок! Он что, пидор?
«Митико Ота» бежит в свою комнату. Садится, поглаживая ранец, и погружается в свои мысли. Может, убить эту девчонку?
4
Когда я перешла в школу второй ступени, родители разъехались, стали жить отдельно. Отец не мог бросить работу на фабрике, поэтому остался в нашей квартире в городе М., а мы с матерью переехали в Токио. Кончилось все через два месяца официальным разводом, хотя сначала соседям говорили, что мать с отцом расстаются из-за меня – ребенок травмированный, переходит в другую школу и все такое. Родители взяли привычку (у них это просто въелось в сознание) постоянно давить на то, как нехорошо обращались с их дитятком – похитили и целый год продержали взаперти. Однако на самом деле все было немного иначе. Мать уехала из дома по другой причине – оказалось, что у отца есть другая женщина. Иными словами, взрослые выпячивали на передний план мое душевное состояние, а в действительности пользовались своей дочерью, как ширмой, чтобы прикрывать собственные расчеты.
Когда отец начал изменять матери? Если верить ее словам – сразу, как я пропала. У отца не хватало характера, чтобы справиться с охватившими его тревогой и страхом, не осталось воли хранить надежду. Опереться на мать, которую было легко вывести из равновесия, он не мог и выбрал самый простой выход из положения. Убежал от действительности и обрел новую приятную реальность – завел любовницу, жену владельца велосипедного магазина, что недалеко от станции в городе К.
Как я это узнала? Несколько лет спустя я сидела в очереди у стоматолога, и мне случайно попался на глаза журнал. Взгляд наткнулся на заголовок: «Продолжение следует. Отец ребенка, ставшего жертвой похищения в городе М., бросил жену и женился на другой». Статья небольшая, всего на полстраницы. Автор что-то подглядел, что-то подслушал. Настоящее имя отца не называлось, но и без того было все ясно. В статье говорилось, что после того, как страсти вокруг моего похищения немного улеглись, отец стал жить со своей давней пассией, у которой муж был хозяином велосипедного магазина. Она ушла из дома, бросив троих детей, и якобы соседи распускают сплетни, что отношения в нашей семье разладились из-за того, что меня похитили.
Читая эту писанину, я поймала себя на мысли, что наши с автором ощущения совпадают. Случившееся со мной, конечно же, нанесло удар по родителям, после которого вернуться к тому, что было прежде, они уже не могли. Это ясно, как божий день. Однако у меня осталось странное чувство: в этой журнальной сплетне совсем не нашлось места мне. Главной пострадавшей – ребенку, всего за год, быстрее кого бы то ни было, превратившемуся во взрослого, ребенку, который каждую ночь видел отравленные сны. Это происшествие вызвало отчуждение не только между отцом и матерью, я тоже все больше отдалялась от родителей. Никто этого не замечал, но дело зашло очень далеко.
Можно сказать, что болезненное желание матери быть всегда со мной рядом – реакция на измену отца. Лишись она меня, останься одна – у нее была бы не жизнь, а ад. Сейчас я думаю о ней с жалостью, но в то же время у меня к ней чувство, похожее на то, что испытывал отец, считавший мать невыносимой. Вот такое сложное и странное восприятие.
Мать забрала меня и перебралась в город L., входящий в столичный округ. Устроилась на работу страховым агентом. Вряд ли это у нее здорово получалось – реальность она воспринимала не совсем адекватно, дипломат была никакой. И все же мы как-то обходились – хорошо, отец каждый месяц присылал на меня небольшую сумму. Мать забыла о музыке, перестала наряжаться, жила только для меня. Поэтому, что бы ни случилось, даже самое неприятное, ради нее я делала вид, что все в порядке. Так было удобнее. Быть может, после перехода в другую школу я даже стала смотреть на мать покровительственно, терпимее относилась к ее слабостям. Теперь, когда по ночам я видела сны, окружающее больше не ранило меня.