Хроника жестокости
Шрифт:
– Мама, но как забыть?
– Надо, чтобы в жизнь пришло что-то новое. Тогда старое забудется.
После переезда и развода мать устроилась страховым агентом и как-то ожила. А может, так и надо, как она, может, надо писать жизнь заново? Может, так? Попробуем. Я на миг успокоилась, закрыла глаза. Все! С плодами воображения покончено, опять становлюсь невинным «дитя». Я чувствовала, что этой ночью запутанный период моего детства окончился бесповоротно. Теперь я не старуха и не ребенок, я переродилась в сексочеловека.
Сейчас мне тридцать пять, и я до сих пор девственница.
Непонятный, загадочный Кэндзи. Он создал такого персонажа, Миттян, и отношения с ней стали его жизнью. Впрочем, вполне возможно, Кэндзи жил счастливо на вершине треугольника, который составлял он сам, Ятабэ-сан и Миттян. Прикидываясь самой обыкновенной школьницей, я не переставала думать о Кэндзи.
Итак, я отправила на свалку сны, и тут же, немедленно, начались странности. Пережитое прочно запечатлелось в мозгу, меня мучили связанные с этими переживаниями ассоциации. Например, проходя мимо какой-нибудь стройки, я слышала грохот, стоявший в цеху, где работал Кэндзи. По ночам мне казалось, что рядом сопит спящий Кэндзи. А еще было в девятом классе: кончился урок физкультуры, я зашла в наш класс, и меня чуть не стошнило от запаха пота, не выветрившегося после мальчишек – они там переодевались. От Кэндзи воняло так же. Диагноз Сасаки оказался верным – я страдала от посттравматического синдрома, проявившегося не сразу, а через какое-то время. Страдала тайком, никому не говоря. Однако эти отзвуки прошлого были не так важны по сравнению с происшедшей во мне трансформацией. Повторяю еще раз: случившееся со мной сделало из самой обыкновенной девчонки сексочеловека. А из этого получилось, что через некоторое время я, нежданно-негаданно для самой себя, стала писательницей.
В начале апреля, как только начались занятия в девятом классе, матери позвонил Миядзака и стал рассказывать об итогах слушания в суде дела Кэндзи. Отец ходил на все заседания – и до развода, и после. Родителей вызывали свидетелями, меня – ни разу. Следователи приходили в больницу, задавали вопросы, но я им ничего не рассказала – мол, сначала надо поправиться. Поэтому на меня и напустили Миядзаку.
Между тем, ситуация резко изменилась. На процессе Кэндзи сознался в убийстве девятнадцатилетней филиппинки Аны Марии Лопес. Он заявил, что вечером заговорил с ней на улице (как со мной) и убил ее в своей комнате, потому что Лопес его не слушалась. Об откровениях Кэндзи много писали газеты, и на этом фоне эпизод с моим похищением уже выглядел пустяком.
Конечно, я была рада, что оказалась вне центра внимания, но вместе с тем признание Кэндзи стало для меня полной неожиданностью. Ведь в своем дневнике он писал: «Заболела и умерла». Но я об этом никому рассказывать не буду. Это мой секрет навеки. Они не дождутся от меня ни слова об отношениях с Кэндзи. В этом моя месть, мой реванш. Как умерла эта несчастная филиппинская девушка? Я решила больше не зажимать уши, когда задают этот вопрос. Кэндзи и истина мертвы для меня.
Так же как и сны.
Психиатрическая экспертиза показала, что Кэндзи вполне вменяем, и Миядзака потребовал для него смертной казни. Ему было предъявлено обвинение в преступлениях, за которые Кэндзи подвергся аресту и содержанию под стражей, – в убийстве, сокрытии трупа, похищении несовершеннолетней. Кэндзи приговорили к пожизненному заключению, но он так и оставил без ответа загадки: как и зачем он сошелся с Лопес и кто все-таки такая Миттян. Миядзака в обвинительном слове пришел к выводу, что никакой Миттян в природе не существовало, что это все – разыгранный Кэндзи спектакль.
– Вот оно как… Спасибо вам. Значит, его не казнят. Пожизненное заключение… Отсидит десять лет и отпустят.
Мать заплакала, то ли от радости, то ли от огорчения, но, глядя на нее, нельзя было не заметить, что она вздохнула с облегчением – наконец-то все кончилось. Мать протянула мне трубку:
– Миядзака-сан хочет с тобой поговорить.
Не здороваясь, Миядзака сразу приступил к делу:
– Кэйко-тян! Суд закончился, теперь можно.
– Что – можно?
– Теперь ты можешь рассказать.
Его натиск удивил и напугал меня.
– Что?
– Абэкава, похоже, все-таки умел писать. Учебник подписан – «Митико Ота». Но кто это написал, так и непонятно. Я думаю, сам Абэкава. Абэкава и есть Миттян.
А если и так? Что с того? Я изо всех сил старалась обуздать свои сны, которые вновь хотели подчинить меня.
– Может, и так. Извините, но я не хочу об этом думать.
– Вот как? Ну понятно, ты же уже взрослая, – с сомнением проговорил Миядзака.
С точки зрения других, может, так оно и было. Но ведь я сексочеловек. Я старалась, чтобы Миядзака не заподозрил этого, не догадался, что я от него что-то скрываю.
– Уже четыре года прошло.
– Это точно. Суд был долгий. Кстати, Абэкава говорит, что приговор обжаловать не будет.
Я представила лицо Кэндзи. Безмятежное, глуповатое. Представила, как его вводят в зал суда, как он обводит глазами места для публики, пришедшей поглазеть на него. Наверное, ищет меня.
– Ничего передать ему не хочешь?
Я вспомнила, как крикнула: «Хочу, чтобы он умер!» Это была эмоциональная вспышка. Однако я уже рассталась со снами. Мне, ребенку, который не мог представить диких сексуальных фантазий Кэндзи, стало трудно защищаться от ночных снов. Всему есть предел. Ведь сны – это целые истории. А сексуальные фантазии заставляют задуматься над тем, что представляет собой человек по имени Кэндзи. Я все больше усложняла и запутывала свою жизнь, хотя внешне жила, как обыкновенная школьница.
– Раньше я сказала: «Хочу, чтобы он умер», а теперь хочу взять свои слова обратно.
– Почему?
– Это чересчур. Передайте, чтобы жил и искупал свою вину.
В воздухе повисла пауза на несколько секунд. Когда они истекли, Миядзака торжественно произнес:
– Понятно! – и положил трубку. Конечно, видеть этого я не могла, но интуитивно почувствовала холодную усмешку на его губах. Чему он усмехался, не знаю, но мне кажется, ему стало со мной скучно – в его глазах я превратилась в заурядную школьницу с самыми заурядными чувствами и ощущениями.