Хроники Эллизора. Трилогия
Шрифт:
– - Только не надо меня шантажировать. Я знаю, что Оззи и Белла на свободе. Но если ты попытаешься причинить зло Эндрю и Силентиусу, то не думай, что я буду помалкивать на суде, который ты задумал. Единственное, о чём мы можем договориться: пусть все обвинения будут предъявлены мне, и тогда я постараюсь промолчать о некоторых фактах настоящего и прошлого, которым я свидетель и от обнародования которых может быть худо и тебе, почтенный хранитель!
Анасис чуть не задохнулся от нахлынувшей ненависти. Кто из служителей тюрьмы мог донести Леонарду о том, кто арестован по делу Чужестранца, а кто -- нет? Да, в этом нет ничего удивительного, у Леонарда везде имеются доброжелатели, если исключить возможность подкупа. Анасис не смог более
– - Вот, посмотри, какие у меня есть доказательства твоего заговора! Что ты сможешь против этого возразить?! Твоего слугу уже съели собаки, а всех твоих сыновей я, если захочу, привлеку к суду только на основании этих писем, Леонард!
Гнев душил Анасиса, он брызгал слюной и размахивал руками. Ранее Анасис лучше управлял собой и вряд ли позволил бы овладеть собой такой вспышке ярости. Но сейчас происшедшие из-за болезни изменения взяли верх над Главным хранителем -- и уже не Анасис владел собой, но страсть гнева владела им.
Леонард не остался равнодушен к известию о гибели своего старого слуги. И если Анасису недавно мерещилось, что он готов в кровь разбить лицо своего недруга, то это всего-навсего было плодом разгорячённого воображения. Анасис в физическом плане не был бойцом и драться совершенно не умел, чего нельзя было сказать о Леонарде. Отец Оззи молча поднялся из-за тюремного стола и коротким, но сильным движением руки ударил Главного хранителя в челюсть.
Тот, громко всхрюкнув, мешком повалился на пол. Не теряя ни секунды, Леонарад заколотил в дверь камеры, крича:
– - Помогите! Главному хранителю плохо!
Тюремный страж, раненный Оззи, умирал. Сама по себе рана не была смертельной, но занесённая инфекция вызвала заражение крови. И не было соответствующих лекарств, чтобы победить развившийся сепсис. Оззи находился в карцере и ещё не знал об этом, но зато знала Белла, которая ухаживала за человеком, умирающим от раны, нанесённой любимым ею человеком. В том, что в её душе живет любовь к Оззи, она уже не сомневалась. И с особой остротой она осознала это, глядя на умирающего стража, слушая его хриплое дыхание и бред, в котором он часто звал какую-то Ольгу. Чего только не побеждает любовь! Говорят даже, она сильней самой смерти. Но, к сожалению, не всегда, увы...
Да, Белла сострадала стражнику, снедаемому смертным огнём, но ещё большая скорбь томила её из-за того, что Оззи виновен в этой смерти, эта смерть могла навлечь беду на её Оззи! Белла в этом смысле была естественно эгоистична. Нет, она не черства сердцем, но всё же выросла в жестоких обстоятельствах своего времени, когда сражения, схватки, раны и смерть вокруг были привычным делом. Стражник тоже пал жертвой обстоятельств, и поэтому её сострадание имело пределы. Но следующей жертвой этих же обстоятельств мог оказаться Оззи. Мамаша Зорро заявила об этом совершенно прямо, как только стало ясно, что жизнь раненого тюремщика в опасности: "М-да, вон как получается, -- почесала она свою давно не мытую голову.
– - Я всегда говорила, что колотые раны куда хуже рубленых! Если он помрёт, твоему дружку может не поздоровиться. В Маггрейде не любят, когда убивают своих..."
Но какое дело Белле до характера ран, словно Оззи, перед тем как ударить алебардой, задумывался, какую рану он может нанести: колотую или рубящую? Теперь важней понять, как и чем можно помочь Оззи? Трудно было здесь что-то придумать. Кроме брата Оззи, Фаддея, в Маггрейде больше никого и ничего нет -- ни связей, ни денег. Даже её отец являлся обыкновенным чиновником Эллизора, главным специалистом по улову рыбы, что не имело никакого значения в Маггрейде, тем более для его законов, чиновников и особой тюрьмы клана. Просто какой-то рок тяготел над ними: только они избавились от одной смертельной опасности, как случилась другая! Но сидеть и скорбеть, ожидая, что этот противный рок учинит снова, было вовсе не в характере Беллы. Так же, кстати, как и не в характере Оззи!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАДИАТОРСКАЯ ШКОЛА
Главный советник Империуса Сарторий был частым гостем в центральной гладиаторской школе и дружил с её директором Эфроном. Конечно, начальник гладиаторов -- человек совсем другого круга. В прошлом -- один из чемпионов боев без правил, боец с жёстоким и грубым характером, и, тем не менее, Сарторий не только не боялся дружить с ним, но в душе чувствовал странную привязанность к этому медведеобразному мужику с бугристым лицом и кривым перебитым носом. "В нём есть что-то непритворное, настоящее, -- думал Сарторий, переступая порог гладиаторской школы, -- как и во всём этом заведении! А то за последние годы вокруг очень многое обросло жирком, двоедушием, но гладиаторские схватки ещё остаются почти чистой монетой". Да, именно "почти", потому что в последние годы тенденция экономить силы и жизни гладиаторов возобладала. Постановочные трюки сами собой вошли в практику. Это и не мудрено: хороший гладиатор стоит слишком дорого, чтобы бездумно рисковать его жизнью. От гибели на ринге, естественно, никто не застрахован (особенно в столкновениях с мутантами), но это разные вещи: безрассудство на потеху публике или оправданный риск, той же публике умело щекочущий нервы.
Рядом с советником, чуть семеня, шёл старший надзиратель ветеран Терентий, который не очень нравился Сарторию из-за слишком показной угодливости. Не то чтобы Сарторий так принципиален и чурается угодливости со стороны подчинённых, но угодливость, по его мнению, не должна выпирать, бросаться в глаза, быть чрезмерной. В угодливости должна присутствовать мера, должен быть вкус. Глупцы те, кто любит плодить вокруг показную угодливость и лесть. Это глупцам рано или поздно выходит боком. Желание угодить должно органично жить внутри человека, а не выпирать снаружи. Если ты способен сформировать почитание собственной персоны внутри подчинённого, то всё в порядке, если же только снаружи, то однажды жди беды! Вот, скажем, тот же начальник гладиаторов Эфрон не демонстрировал угодливости вообще, но при этом знал своё -- место и, в свою очередь, имел власть над подчинёнными, в то время как Терентий вовсю лебезил, но своего места просто не знал. Сарторий терпел его в школе у Эфрона, поскольку Терентий происходил из настоящих ветеранов, до сих пор оставался неплохим бойцом, коварным и изворотливым. В конце концов, это огород Эфрона, а не Сартория, хотя и, как говорили древние, "вассал моего вассала мой вассал". Ну и, помимо всего прочего, везде кадровый дефицит, и часто приходится терпеть услужливых дураков, здесь уж ничего не поделаешь.
Начальник школы занимал помещение, которое в отдельных случаях использовалось для обучения и тренировок. Сарторий отказался от вина и попросил холодного лимонада.
– - Ну и жара сегодня, -- вздохнул он, усаживаясь в предложенное кресло, -- как будто снова лето...
Эфрон расположился рядом на простой гладиаторской скамье и сразу перешёл к делу, сообщив, что из тюрьмы доставили того самого юношу, которым интересовался советник.
– - Ах да, конечно, -- Сарторий с наслаждением отхлебнул холодного напитка из наградной гладиаторской чаши, -- Геронтий рассказывал мне о нём... Говорит, он ранил четырёх стражей?
– - Возможно, -- кратко ответил Эфрон, -- прикажите привести?
Сарторий кивнул, и Терентий исчез из зала. Когда привели скованного наручниками Оззи, Сарторий уже утолил жажду и теперь наслаждался сигарой, пусть и не довоенной, но одного из лучших сортов листового табака портовой таллайской зоны на юге континента. Утопая в клубах ароматного дыма, Сарторий с недоумением воззрился на эллизорского пленника.
Оззи был невелик ростом и выглядел сильно потрёпанным и оборванным. Правда, глаза его сверкали ненавистью и решимостью бороться в любых обстоятельствах.