Хроники Эллизора. Трилогия
Шрифт:
– - Гм... Это и есть бесстрашный эллизорский рубака?
– - удивился Сарторий и загасил сигару.
– - Не маловат ли?
– - Проверим?
– - Эфрон поднялся со скамьи, обошёл Оззи и придирчиво осмотрел его: -- Терентий, устрой, пожалуй, небольшой спарринг на средних мечах.
– - На боевых или учебных?
– - Думаю, на боевых, ведь он махал в тюрьме настоящей алебардой!
– - и Эфрон вопросительно взглянул на советника.
Тот молча кивнул: в конце концов, этот мальчишка заслуживает наказания за то, что поднял руку на стражу Маггрейда. Если сейчас он не сможет постоять за себя, то кто будет в этом виноват, кроме него самого? И начальник тайной полиции Геронтий тоже вряд ли предъявит претензии. С Оззи сняли наручники и дали стандартный маггрейдский меч. С этим клинком Оззи был хорошо знаком, такой меч ему удобен, потому что не тяжёл
Терентий встал напротив и, криво усмехаясь, прошептал: "Ну, держись эллизорский змеёныш, сейчас ты узнаешь, как обижать маггрейдских парней!" Терентий сам, как и большинство гладиаторов, происходил вовсе не из местного клана, лет двадцать назад ещё совсем молодым человеком он нашёл прибежище в Маггрейде, убежав от полной разрухи, царившей тогда на таллайском юге. И хотя, казалось бы, давно уже в гладиаторской среде прижился, комплекс пришельца в Терентии до сих пор давал о себе знать: ему всё время требовалось показать себя настоящим маггрейдцем. Если посмотреть рационально, в этой схватке у Оззи было мало шансов на успех: всё-таки Терентий был ветераном среди гладиаторов, опытным и владеющим высокой техникой фехтования. Но одновременно он был избалован сытой жизнью последних лет, когда рисковать всерьёз приходилось уже не часто. Поэтому, как только Оззи с неожиданно звериной яростью обрушился на старого гладиатора, тот просто струхнул. Конечно, он мог бы, демонстрируя превосходящую технику боя, нащупать слабые места в активно наступательном поведении Оззи, но это означало подвергнуть себя некоторому риску, чего Терентий вовсе не хотел. В результате показать хороший урок этому мальчишке, а то и вовсе вспороть ему живот, вывалив внутренности наружу, не получалось. Сталь звенела вовсю, оба бойца запыхались, но Оззи не желал умерить пыл и скакал вокруг опытного гладиатора, как молодой козлик, с неослабевающей энергией.
Сарторий переглянулся с Эфроном. Последний покачал головой, чем показал, что удивлён. Терентию пришлось уйти в глухую защиту. Фактически, поединок шёл вничью: Оззи всё так же яростно, не экономя силы, нападал, Терентий грамотно защищался. Наконец, ему удалось, отбив серию яростных выпадов Оззи, зацепить его левое плечо, и кровь закапала на усыпанный опилками земляной пол директорского зала. Но это ещё больше раззадорило Оззи.
– - Хватит, стоп!
– - проговорил Эфрон, который наблюдал поединок с всё более возрастающим интересом.
– - Отведи этого львёнка в изолятор, пусть ему перевяжут царапину и хорошо накормят!
– - приказал он Терентию.
– - Да, смотри, никого больше в изолятор к нему не допускай, я проверю! И чтобы с ним ничего вдруг не случилось!
Когда за Терентием и Оззи закрылась дверь, Сарторий взглянул на Эфрона и спросил:
– - Ну, что скажешь?
– - Из этого мальца выйдет большой толк. Он напорист, вынослив, ловок. А самое главное: кипит яростью, без тормозов... Его хорошенько подучить и, если он овладеет техникой, то быстро станет звездой!
Сарторий поднялся из кресла в задумчивости:
– - Я думаю, мой дорогой Эфрон, что эта находка нам действительно не повредит. В последнее время бои стали терять кураж. Твои бойцы слишком ценят себя и уже боятся крови. Не мешало бы их как-то взбодрить. Подумай над этим!
– - Полностью согласен!
– - ответил Эфрон, и было видно, что он ничуть не кривит душой.
– - Я тоже думал над этим! Мы постараемся улучшить ситуацию. Пора взбодриться! И юноша нам в этом пригодится!
В лице Терентия Оззи нажил себе смертного врага. Проявленную старым гладиатором осторожность могут расценить как трусость! И виноват в этом, конечно, будет только Оззи... Однако Терентий, хотя и имел теперь на своего подопечного зуб, был всё же не дурак, чтобы открыто высказать неприязнь. Двадцать лет в Маггрейде кое-чему научили и такую посредственность, как Терентий. Тем более когда это посредственность хитрая и удачливая. Старый гладиатор запер Оззи в изоляторе, выполнив все распоряжения Эфрона, и пошёл к себе в отдельный отсек казармы, пытаясь скрыть от самого себя гнев и раздражение на "этого сопляка" и поэтому насвистывая старую гладиаторскую песню:
Настанет день, мы выйдем на арену,
Мой меч меня не подведёт,
Но кто придёт и мне на смену,
Пусть кровь с меча сам ототрёт...
Йо-хо-хо, йо-хо-хо!
В Маггрейде умереть легко!
Йа-ха-ха! Йа-ха-ха!
В Маггрейде смерть всегда легка!
Поединок с Терентием наконец возымел своё действие. Кураж прошёл, наступила прострация: Оззи ощутил бессилие и отупение. Хуже всего в этом бессилие было то, что он ничем не мог помочь отцу и не знал, как вырваться из маггрейдского плена. Не говоря уже о том, что не видел возле себя Беллы...
Оззи улёся на лежак, укрылся изорванным в клочья плащом и глухо застонал, собираясь отдаться тихому ползучему отчаянию. Одиночество больше всего подходило для этого мероприятия. К тому же по натуре Оззи предпочитал кипучую внешнюю деятельность. Тихое созерцание в уединении не для него. Поэтому в четырёх замкнутых стенах отчаянию было легче к нему подобраться. Но это не удалось: пришёл лекарь, чтобы обработать раны и ушибы юного кандидата в гладиаторы.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВ
Ё
РТАЯ
СОВЕТЫ ГЕРОНТИЯ
Анасис долго рассматривал в зеркале свою челюсть. На фоне неестественной бледности лица челюсть отливала подозрительной синевой. Внутри Главного хранителя всё продолжало кипеть, правда, он толком не мог вспомнить, по какому именно поводу? Кажется, они не сошлись во мнениях с Леонардом? И почему так болит челюсть? Главный хранитель стоял напротив старого пыльного зеркала и не узнавал собственного лица, оно было словно чужим, как у живого мертвеца. Но хуже того, Анасис и внутренне ощущал себя чужим всему. Даже самому себе. О, это жуткое чувство: видеть, чувствовать, сознавать себя настолько отстранённо! Так будто некая иная сущность, полная холодного расчёта и цинизма, наблюдает за тобой со стороны и оценивает, насколько долго ты ещё продержишься... И самое страшное, что все эти ощущаемые проявления есть ты сам, единственный и самим собой любимый.
Хранитель налил из кувшина ещё бокал вина, выпил залпом, не ощущая ни вкуса, ни опьянения. Похоже, что одного из зубов он точно лишился, другой сильно шатался, его надо было удалять, но с тюремным лекарем Анасис не хотел связываться. Хуже всего была утрата контроля над самим собою, а до сего времени Главный хранитель обольщался относительно этого, считал, что вполне может с собой управляться. Теперь же собственный неудержимый гнев лишал его этой уверенности.
Впрочем, надо было что-то делать, не тратить же время на разбирательство с самим собой, тогда как дело Леонарда и Чужестранца не терпит отлагательств. Закавыка крылась ещё и в том, что для оформления и осуществления суда Совета нужно допросить и запротоколировать показания самого Чужестранца. По указанию Анасиса, этого ещё никто и не пытался делать, и вот теперь, казалось бы, ничто не мешало приступить к беседе с Чужестранцем самому, но почему-то крайне не хотелось делать это. И хорошо, если бы не хотелось приступать к допросу Чужестранца, ну, скажем, как к тяжёлой, неблагодарной и нудной работе! Напротив, ещё недавно Анасис жаждал познакомиться с заключённым N 1 поближе... Откуда тогда возникло ощущение смертельного риска, словно ты незаметно для себя оказался на большой высоте и без страховки? Но с другой стороны, а что в этом такого? Удивительное всё-таки это существо -- человек. Иной жаждет, не зная сна и отдыха, завоевывать целые страны, для другого -- проблема донести пакет с мусором до ближайшей помойки! Анасис постарался, как мог, убедить самого себя, что впереди у него совершенно рутинное дело: снятие показаний с того, кто задержан по обоснованному обвинению во вторжении на территорию суверенного клана, не говоря уж о том, что это вторжение весьма напоминает шпионаж!
Тюремный коридор был знаком Анасису до мельчайших деталей, но когда Главный хранитель направился в камеру Чужестранца, ему показалось, что вокруг произошли странные и пугающие изменения. Стены раздались вширь, а потолок вдруг потерялся в полумраке. Вместо керосиновых ламп на стенах обосновались ярко горящие и потрескивающие факелы. Внезапно над головой пронеслась стая летучих мышей, но не это, как следовало ожидать, напугало Анасиса, а то, что в душе ожил иррациональный страх перед тьмой, скрытой опасностью, тягучий необъяснимый ужас перед тем, что ты непоправимо заблудился и попал на чужую, вражескую территорию, где всё и все враждебны. Казалось, Анасис незаметно для себя вступил в иное пространство, где действуют совсем другие непривычные правила игры.