Хроники Кадуола
Шрифт:
«Не в таких далеких, как хотелось бы. По сути дела, я побывал только на нескольких планетах Пряди Мирцеи».
«Путешествовать, наверное, интересно! — вздохнула Лайла. — Ясли в Штроке — все, что я помню, и то смутно. А потом меня отдали в семинарию». Она остановилась перед дверью: «Вот твоя келья». Она открыла дверь и ждала. Глоуэн упрямо не желал заходить. Лайла сказала: «Поверь мне, сопротивление не поможет. Мьютис только этого и ждет, он обожает наказывать».
Глоуэн вздохнул и зашел внутрь. Лайла пообещала: «Мы еще поговорим. Я рада, что ордина выбрала меня твоей наставницей; обычно она поручает такие вещи Байанту или Хайласу. Тем временем, для того, чтобы тебе никто не мешал — и ради твоей безопасности — я закрою дверь».
«Безопасности?
Лайла ответила неопределенным жестом: «Иногда, закончив занятия, послушники хотят посплетничать с другими, когда им полагается размышлять на досуге. Закрывая дверь на замок, я не позволю никому тебя беспокоить».
Дверь захлопнулась. Глоуэн осмотрел келью, кипя от злости, отравленной пониманием того, что его провели на мякине, оставили в дураках, буквально раздели и объегорили! Места было достаточно — метров шесть от входной двери до окна в противоположной стене, метра четыре от одной боковой стены до другой. Холодный каменный пол покрывала циновка из плетеной соломы; стены были побелены сероватой известковой краской. У дальней стены под высоким окном стояли деревянные стол и стул. Слева находилась грубо сколоченная койка, справа — высокий платяной шкаф и комод. За дверью в правой стене оказался аскетический тесный туалет.
Глоуэн бросил скомканную одежду на койку и опустился на стул.
В келье было прохладно, а Глоуэн все еще ежился после ледяного душа. У него начали постукивать зубы, что привело его в еще большее раздражение. Глоуэн встал, размялся, походил туда-сюда, сделал несколько приседаний и прыжков. Стало теплее.
Глоуэн изучил окно. Центральный металлический столбик разделял оконный проем на две половины, слишком узкие для того, чтобы в одну из них можно было пролезть. Каждый из сегментов стекла открывался по отдельности, что позволяло проветривать келью по мере надобности; теперь оба узких сегмента плотно прижимались к столбику.
Взобравшись на стол, Глоуэн выглянул из окна. Перед ним открывался вид на степь и на восточную окраину городка — несколько обветшалых хижин. Звезду Зонка не было видно, но, судя по тусклому свету и длинным черным теням, до заката оставалось недолго. Автобус, наверное, уже уехал в Фексельбург — увы, без него.
Приподнявшись на цыпочки, Глоуэн посмотрел прямо вниз. Отвесная стена продолжалась метров тридцать, после чего начинался скалистый склон. Глоуэн открыл одну из половин окна и проверил надежность центрального столбика. Он надавил на столбик плечом, потянул его на себя — столбик даже не задрожал. Из окна дул холодный ветер; Глоуэн закрыл его. Что сказал Мьютис? Что-то насчет «совиного гнезда»? Глоуэн задрожал от одной мысли о необходимости провести ночь на таком ветру. Спрыгнув со стола, он снова опустился на стул. Допуская, что Керди выполнит инструкции неукоснительно и безотлагательно, Глоуэн мог ожидать, что его вызволят уже сегодня вечером — хотя, наверное, лучше было рассчитывать на утро.
Вытянув ноги, Глоуэн попытался посмотреть на вещи уравновешенно, со стороны. Такое приключение он, конечно, никогда не забудет. Он даже язвительно усмехнулся. Наглость ордины Заа и ее пособников выходила за рамки общераспространенных представлений о логике и реальности. Они применяли методы психического контроля: прежде всего подрывалась уверенность жертвы в том, что жертва считала нормальным порядком вещей; затем этот порядок вещей подменялся отлаженным годами семинаристского безумия альтернативным порядком. Сознательно или нет, Заа руководствовалась именно такой тактикой. «Мне будет чем гордиться, когда я закончу это расследование!» — подумал Глоуэн.
Ему пришла в голову еще одна мысль. Если ордине можно было верить — почему нет? — ее кто-то предупредил по телефону о его приезде. Кому было известно о его планах? Керди, инспекторам Барчу и Танаквилю, командору Плоку. Почему бы любой из этих людей решил его предать? Великая тайна!
Глоуэн погладил подбородок, пытаясь подстегнуть свой ум. Заа обошлась с ним, офицером полиции, так, как если бы не опасалась никаких последствий. Очевидно, она не боялась фексельбургской полиции. Юрисдикция фексельбургской полиции не распространялась на округ Лютвайлер — или, точнее говоря, фексели не желали вмешиваться в дела семинарии.
Глоуэн внезапно осознал, что попал в ловушку, не подвергаясь никакому явному насилию. Его заставили подчиниться в основном намеками и угрозами, только один раз схватили за руки — и вот, теперь он сидел, запертый в келье и обритый наголо. Глоуэн выпрямился на стуле, дрожа от стыда.
Глоуэн сжал зубы. «Что сделано, то сделано! Меня хорошенько проучили, и этот я урок не забуду», — сказал он себе.
Но один нерешенный вопрос был важнее всех остальных, вместе взятых: почему?
Глоуэн заметил, что в келье становится темно. Забравшись на стул, он выглянул в окно. Ночь спускалась на степи округа Лютвайлер. Наклонным туманным росчерком в небе уже виднелась Прядь Мирцеи. Глоуэн снова сел. Он не заметил в келье никаких выключателей или осветительных приборов. Оставалось только ждать.
Прошло минут десять. В коридоре послышались какие-то звуки — дверь открылась, и в проеме появился тонкий силуэт Лайлы.
Глоуэн холодно произнес: «У вас нет ни света, ни отопления?»
«Свет у нас, конечно, есть», — Лайла прикоснулась к неприметной кнопке у двери, и на потолке зажглись флуоресцирующие полосы. Глоуэн увидел, что «наставница» принесла полдюжины книг. Она подошла и положила книги на стол, все еще двигаясь рассеянно, по привычке. Глоуэн молча наблюдал за тем, как она аккуратно раскладывала книги вдоль края стола. Почувствовав, что-то необычное, Лайла обернулась и внимательно посмотрела Глоуэну в лицо: «Это учебники, они тебе потребуются. Как ты знаешь, я буду твоей наставницей, по меньшей мере какое-то время. Конечно, важнейшую работу тебе придется выполнять самому — только таким образом возможно настоящее постижение. Тексты сложные, но, если прилежно заниматься, они становятся понятнее».
«Меня совершенно не интересует мономантика», — глухо сказал Глоуэн.
Лайла серьезно возразила: «Любопытство в тебе проснется, когда ты откроешь для себя преимущества прилежания. Ну что же! Пора начинать, а то подумают, что мы лентяи».
Лайла выбрала одну из книг и с кошачьей деликатностью устроилась на койке: «Это «Перечень элементариев». Их необходимо выучить наизусть, даже если их значение не сразу становится ясным. Я их тебе прочту, и ты должен слушать очень внимательно, чтобы усвоить их силу и звучание, хотя, конечно, сегодня ты их еще не поймешь. Элементарий первый: «Двойственность — причина износа и трения; ей надлежит слиться в Единстве». Элементарий второй...» Глоуэн слушал ее с полузакрытыми глазами, пытаясь представить себе, какие злоключения привели ее в семинарию на Поганом мысу. Лайла казалась вполне искренним, доброжелательным существом, и по природе своей испытывала к окружающим, пожалуй, больше теплоты и симпатии, чем это требовалось в ее положении. Она бросила на него быстрый взгляд: «Ты слушаешь?»
«Конечно! У тебя очень успокоительный голос — самое приятное из всего, что я встретил в этой кошмарной семинарии».
Лайла отвернулась. «Ты не должен мыслить в таких терминах», — строго сказала она. Но Глоуэн заметил, что на самом деле она не сердится. Лайла продолжала: «Ты прослушал «Перечень», который мы будем повторять ежедневно до тех пор, пока ты не запомнишь его дословно. Теперь перейдем к общему обзору наших занятий. Здесь, напечатанные зеленым шрифтом — «Заповеди, побочные указания и производные». В том же томе, но красным шрифтом и вверх ногами — «Полезные разграничения». Они имеют огромное значение, но сперва тебе лучше заняться «Фактами и началами», они позволяют заложить осмысленную основу для дальнейшего. И, конечно же, нельзя забывать о «Первичных концепциях»». Она передала Глоуэну книгу: «Это прежде всего».