Хроники Мировой Коммуны
Шрифт:
– Движение вперед, – и на полсекунды не задумавшись, выпалил Мика. Ай да молодец!
Я пошарила в карманах жилета, и, разумеется, нашла в одном из них яблоко.
– Держи витаминку, порадовал старушку. Может, ты уже догадался, что у нас по ту сторону двери?
– Совсем легко, – улыбнулся парень. – Взорванный мост и скелет фашиста, прикованный к пулемету.
– Лу, ты слышишь? – возмутилась Ясмина. – Эти русские снова что-то затевают. Опять шифровками обмениваются…
– Мир хотят опять захватить? – отозвалась шведка. – От них ничего другого ожидать не стоит.
Как ни парадоксально, сейчас шутки на национальную тему приобрели определенную популярность. Это как с протезом Токо, потерявшей ногу
В нашем же случае дополнительный юмор ситуации заключался в том, что мы с Микой на двоих не имели и четверти славянской крови. Он – чистокровный финн, родившийся и выросший в Северной Коммуне, я – азербайджано-украино-чеченка (кажется, в таком порядке), заставшая еще старую Россию, и во всех анкетах в графе «национальность» пишущая – коммунарка. А вот поди ж ты – обзываются русскими. В детстве я такого и во сне представить не могла. В те времена русский мир, воплощенный в виде должностного лица, разговаривал со мной примерно так:
– Да, Гериева, у нас светское государство. Но у нас к тому же и православная страна, культуру которой вы ОБЯЗАНЫ знать. Поэтому вы будете посещать эти уроки, хотите вы того или нет…
Или так, на бытовом уровне:
– Отойди от моей дочери, ты, террористка малолетняя! Расплодились тут как тараканы…
Или совсем уж грубо, между нами, детьми:
– Заткнись, ты, чурка! Мой батя сейчас ТАМ, дрючит в жопы ваших дагов сраных! А вернется домой – и за вас примется!
Это не носило, конечно, всеобщего характера – иначе никакой революции просто не было бы. Но это не являлось и набором частных случаев – иначе не было бы многолетней ожесточенной гражданской войны.
«Яблоко, между прочим, я тебе положила, а не кому-нибудь», – с укором отозвалась Ю.Надо, кстати, пошарить по карманам разгрузки насчет растаявших шоколадок и мятых высококалорийных батончиков. Иногда я перестаю понимать, кто, собственно, в нашей уютной компании настоящая Мама.
Компания тем временем окончила обеденный перерыв и потихоньку начала готовить оборудование – собирать портативную плазморезку, монтировать под нее вытяжку и так далее. Я со своей рукой на перевязи была тут практически бесполезна, так что Лу, неожиданно обнаружившая в своей тележке маленький туристический стульчик, передала его мне, не упустив случая пошутить про кресло-качалку, в котором так сладко предаваться воспоминаниям о первых годах революции.
Воспоминания… Если бы все, что кажется сегодня прошлым, являлось таковым на самом деле, жить было бы куда проще.
Всего три года назад мне казалось, что я обрела не то чтобы душевный покой, но определенную… стабильность, что ли, жизненную? Работа кладовщицы на машиностроительном заводе – занятие вполне уважаемое, ее, кладовщицы, общественная полезность вряд ли станет в ближайшее время поводом для политических дискуссий, и уж точно можно гарантировать, что никаких особых опасностей и конфликтов такая профессия не несет. Ну, если не считать наших раздолбаев-электриков, которые третий день делают вид, что с тельфером на четвертом пролете все нормально. А так – в принципе, поводов для недовольства нет. Отработав свои шесть часов, многие даже к проходной не всегда спешат: прямо на территории завода расположен небольшой сферокинотеатр, само собой, спортзал с бассейном и тиром, в административном корпусе отвоевали себе пол-этажа под кружки и секции общественники. В прошлом году к нам прямо на завод приезжали Red Terror Machine, я их последний раз вживую на фронте еще видела, представляете? Выступали в четвертом, недостроенном цехе, и жгли так, будто тридцать лет где-то по дороге уронили. Я, впрочем, тоже вспомнила тогда про свой возраст только на следующее утро…
Словом, жизнь моя в последние годы была хоть и спокойной, но насыщенной. Вечерами, после спортзала, я усиленно поглощала пропущенные в свое время книжки и фильмы. Смешно сказать – я и до культового «Бронепоезда Предреввоенсовета» добралась только после отставки (средненький фильм, в общем-то, сразу после войны это, конечно, было открытие, но теперь мы стали куда более привередливыми и утонченными). Еще я начала заботиться о своем здоровье – ну, на элементарном уровне: не есть после шести, ложиться спать не позднее одиннадцати и так далее. Если свобода – это осознанная необходимость, то чертовски приятно осознавать отсутствие необходимости полночи прокручивать события прошедшего дня, ища зацепки к очередному гнусному делу, а потом в четыре утра подрываться по звонку и лететь на другой конец города, а потом полдня общаться с персонажами, которых по совести надо бы пустить в расход без разговоров, а по революционным законам даже пальцем тронуть невозможно.
Так что вряд ли можно сказать, что я была недовольна своей жизнью – тихой, однообразной и предсказуемой. Именно поэтому в погожий весенний день, когда мы с Колей и Авророй вышли с проходной и направились в столовую, меня так ударило по нервам звуком знакомого голоса, раздавшегося со стороны электробусной остановки. Так ударило, что я резко остановилась на месте, из-за чего приотставшая Аврора едва не врезалась мне в спину.
— Марьям, ты чего? – спросил Коля, настороженно осматривая человека, окликнувшего меня по имени. Пожилой, лет под шестьдесят, седина в волосах, джинсы, дутая синтепоновая куртка, из-под ворота которой торчит расшитый под куфию шерстяной шарф – это в солнечный апрельский день! Патологический какой-то мерзляк, вообще не изменился за прошедшие годы.
– Идите без меня, я потом, может, подойду, – я встретилась глазами со старым знакомым, чтобы угадать, с чем он пожаловал.
– Марьям, ты уверена? – Коля серьезно забеспокоился. Черт возьми, его можно понять – киношная совершенно ситуация, а в кино после такого, собственно, и начинаются самые интересные вещи.
– Пошли, пошли, – Аврора, кажется, ткнула его кулачком под бок и поволокла за собой, потом вдруг остановилась. – Тебе поднос брать?
– Не надо, – я уже не отрывала взгляда от приближающегося бывшего коллеги и соратника – приближающегося с той же скоростью, с какой Аврора и Коля уходили к столовой.
– Ну здравствуй, Оса, – позывной мой, принесенный с фронта, был, если честно, неоригинален. Если у мужчин позывные были крайне разнообразными, зачастую смешными и нелепыми, то женский набор оказывался куда менее широким. Прямо скажем: не было в милиции ни одной роты, где не имелась бы своя Гюрза и Багира – это те, кому при раздаче не досталось «революционное» имечко типа Клары или Розы. В непростом смешанном коллективе, отягощенном не до конца изжитыми патриархальными предрассудками, женщина просто не может себе позволить самоиронию, и зачастую линия поведения в духе «не подходи – укушу» оказывается единственно верной. Что и отражалось в пафосно-«опасных» прозвищах.
– Какого хрена ты сюда приперся, а, старый провокатор? – спросила я, стараясь сохранять ровный тон.
– Я тоже очень рад тебя видеть, – невозмутимо ответил Матрос. – Как дела, как работа? С личной жизнью что?
– Во времена моей молодости порядочные девушки за такие вопросы в морду били.
– Я знаю, что ты готова броситься мне на шею от радости, но давай лучше ограничимся рукопожатием, – он протянул мне руку. Я огляделась по сторонам в поисках знакомых, хлопнула его по ладони и настороженно предупредила: