Хроники Навь-Города
Шрифт:
— Да, и днём я бы, конечно, не мог ничего услышать. Но ночью, особенно этой ночью…
— Эта ночь была особенной?
— Тихой. Даже степные шакалы молчали. Я слышал плеск панцирников с излучины реки, а это куда дальше, нежели Полуденная Глаз-башня. Нет, я должен был услышать падение.
— Но не услышали.
— Да. И это меня беспокоит.
— Больше ничего?
— Сейчас мне думается, нет.
— Если вспомните что-нибудь, каким бы пустяком это ни казалось, — обращайтесь сразу к своему наставнику или к любому рыцарю.
— Я так и поступлю, доблестные рыцари!
Кадет
Фомин посмотрел ему вслед. Ушёл, а загадку оставил.
— Позвольте, и я внесу свою долю, — сказал он.
— Долю чего? — вздохнул-спросил Картье.
— Непоняток.
— Я надеялся, что уж вы-то скажете что-нибудь положительное, прочное, надёжное.
— Рад бы, но… Мне был предоставлен меч кадета Ван-Ая. Скажу сразу — никаких следов биологического характера на клинке не было, за исключением обычных представителей микрофлоры.
— Что вы имеете в виду?
— Как ни старайся держать оружие в чистоте, всегда к клинку прилипают споры, бактерии, частицы пыли. Я сделал смывы и передал их доблестному рыцарю Манарову — биохимия ближе ему, чем мне, и, возможно, он извлечёт больше сведений, нежели удалось мне. Меня беспокоит другое. Меч, типичный булат Сур-Альской работы, является чрезвычайно крепким инструментом. Для того чтобы его переломить, требуется большое усилие. Очень большое. Практически недостижимое в условиях боя. Но меч и не был сломан — структура поверхности такова, словно отсутствующая часть просто исчезла.
— Исчезла? Срезана плазменным лучом?
— Нет. При контакте с плазмой, каким бы кратковременным он ни был, остаются специфические изменения. Здесь же — ничего. Совершенно ничего. Просто исчезла часть — и всё. Как это могло случиться, я не знаю. С позиций науки это немыслимо.
— Значит, немыслимо. Был клинок — и нет клинка. Растворился.
— Не растворился, Картье. Если бы растворился, я бы так и сказал. Исчез.
— Утешили. Клинок исчез. Кадеты мертвы. Никаких следов. Что прикажете делать?
— Доблестный рыцарь Нарейка, — возгласил старшина.
Фомин с облегчением сел. Всё, теперь пусть Нарейка скажет что-нибудь положительное, прочное, надёжное.
Доктор пришёл в костюме биологической защиты.
— Простите, но слишком много времени уходит на асептические процедуры. Работы выше головы. Проще поменять костюм. Если кому-либо интересно, могу сообщить — кадет Дор-Си в состоянии парабиоза.
— Простите, чего? — подчёркнуто вежливо вопросил Картье.
— Другими словами, Дор-Си застыл на грани жизни и смерти. Биохимические процессы протекают по анаэробному типу, то есть организм не нуждается в кислороде. Но скорость процессов чрезвычайно низка. Больше всего это напоминает спячку, но спячку глубочайшую. Что-то подобное пытались достигнуть по проекту «Гибернация» для глубинных полётов, но на момент нашего отлёта дальше опытов над головастиками дело не продвинулось.
— Вы можете разбудить кадета? — спросил эконом.
— Нет.
— А пытались?
— Я не уверен, что это следует делать наугад. Напротив, любая непродуманная активность может привести к катастрофическим результатам. К смерти. Или чему-нибудь похуже.
— Так что же вам удалось сделать, доктор Нарейка?
— Поместить кадета в саркофаг. Надеюсь, что броня его будет достаточно крепка.
— У вас есть для этого причины?
— Мозг кадета излучает омега-волны. Подобное мы наблюдали лишь дважды — в случае с Волкогоновым и… — Он осёкся. Редкое состояния для доктора.
— И в моём случае, не так ли? — проскрежетал голос из рупора.
— Да, Командор. У нас нет данных, являются ли омега-волны свидетельством перестройки организма или это просто второстепенный, малозначащий признак. Два случая — ещё не статистика.
— Теперь их три. Но оставим. Другой кадет, Ван-Ай, он мёртв?
— Да. Но не оттого, что упал с Глаз-башни.
— Нет?
— Высота Глаз-башни такова, что при падении с неё проявились бы несомненные признаки: вколоченные переломы, например. Ничего этого нет. Кости и внутренние opганы совершенно целы. Если падение и имело место, то с высоты самой небольшой, не выше человеческого роста. Лёгкие ссадины на коже, вот и всё.
— Но от чего же тогда он умер?
— Обширный инфаркт миокарда. Практически тотальный. Для молодого юноши это необычно, но не невероятно.
— Невероятно тут другое, — задумчиво проговорил Картье. — Как можно упасть с этакой высоты и не разбиться?
— Не знаю. Я при падении не присутствовал. Но если доблестный рыцарь сомневается, тело Ван-Ая всё ещё находится в секционной. Прошу…
— Я совершенно уверен в справедливости ваших выводов, доктор Нарейка. Просто я в недоумении.
— Боюсь, моё сообщение только усилит это чувство, доблестный рыцарь. — Казалось, деликатный Манаров не хотел расстраивать Картье.
— Давайте, чего уж там. Разбился контейнер?
— Нет, не разбился. Контейнер хороший, рассчитан на двести атмосфер, ещё с корабельных запасов. Когда мне его доставили, я заметил, что внутри располагается тёмная полупрозрачная субстанция. Чёрный Туман, если вы позволите. — Манаров баловался поэзией, и читать его отчёты рвался не каждый. — Как раз в это время проходила заключительная часть синтеза средства Аргента. Исключительно интересное вещество: метаколлоидное серебро в мю-связи с…
— Гм, — кашлянул Картье.
— Простите, я отвлёкся. Но вернуться к контейнеру удалось только через три склянки. Увы, к этому времени он был пуст.
— Как — пуст? Его кто-то раскрыл?
— Нет, он оставался герметически закрытым — да я его запер в сейфе. Привычка, знаете ли.
— Тогда куда же делось содержимое?
— Не только содержимое, доблестный рыцарь. Контейнер был пуст буквально.
— Что вы хотите этим сказать?
— Доблестный рыцарь Фомин уже упомянул о недостижимости чистоты: пыль, споры, микроорганизмы всегда присутствуют вокруг нас. Контейнер, хочу напомнить, представляет собою пустую прозрачную ёмкость. Не совсем пустую, остаточное давление десять в минус двенадцатой атмосферы остаётся, но для наших нужд этого обыкновенно достаточно. В глубоком космосе мы применяем другие контейнеры, с гораздо более высокой степенью вакуума, потому что…