Хроники Обетованного. Клинки и крылья
Шрифт:
За эти семь дней Нитлот изведал, наверное, все муки, которые не доводилось пережить раньше, и повторил все, которые доводилось. Первые двое - а может, и трое - суток протянулись в каком-то беспамятстве. Нитлот выслушивал истерики лорда Толмэ, заклинаниями очищал повязки для раненых, накладывал новые чары на рыцарские доспехи, покорёженные яростной, бесцеремонной альсунгской рубкой, и на оружие (удалось спасти не больше сотни мечей и копий, а щитов и того меньше). Он почти не спал, держась на стимулирующих травах из запасов Тейора. Вкупе с голодом это валило с ног - оставалось разве что прославлять хвалёную "выносливость" зеркального народа... Еды не хватало на всех, и осаждённые впроголодь
Всё-таки беззеркальные должны решить, что делать дальше. Это их война, их ответственность. И главный их враг, королева Хелт, тоже остаётся беззеркальной, человеком - хотя Нитлот всё чаще ловил себя на том, что не может представить, как Хелт мыслит или чем объясняет свои поступки. Судя по битве на равнине и колдовству, к которому прибегает эта женщина, человеческого в ней всё меньше. Он назвал бы это безумием, если бы безумцами (в разных смыслах) среди беззеркальных не считались Альен и Соуш.
А Хелт в своей жестокой, непробиваемой узколобости так не похожа на них обоих. И узколобость её приобретает опасный размах... Как, почему тауриллиан - бессмертные и, по фантазиям жрицы Кетлабат, познавшие высшую мудрость - доверили ей столько тайн? Морской демон Дии-Ше, магия для изменения облика, теперь вот образы для иллюзий, заботливо доставленные прямо из Лэфлиенна... Неужели в Обетованном не нашлось никого более достойного, раз уж им так приспичило вернуться?
Вздохнув, Нитлот опять подошёл к котелку и ещё раз размешал зелье, критически оценивая его густоту. Хоть в этом уже и не было особой необходимости, он всё любил доводить до совершенства - даже если затея эта была заранее обречена. Со всех сторон укромную полянку обступали ели: они захватили эту часть леса, оттеснив прочь заросли осины, вяза и бука. Было тихо - только в котелке булькало, а ещё дятел настойчиво, точно намекая на что-то, настукивал вдалеке.
Нитлот уставился на снег под ногами; долго не мог понять, почему он такой рыхлый, лёгкий, будто пекарская мука, и с какой стати из-под еловых корней начала выступать чёрная, жирная земля. Верно, ведь уже приходит весна. Он совсем об этом забыл. Воздух был по-прежнему холоден, но мягок - такой же нежной прохладой отдавали карты на белой выскобленной бумаге в Долине (Нитлоту они нравились больше других), или мороженые ягоды в трапезном доме, или...
Или руки Индрис - той здоровой, сильной Индрис, какой она была до своего прекрасного и бессмысленного подвига с "огненным колесом".
Услышав в себе такое сравнение, Нитлот вздрогнул и на секунду забыл о размешивании. Так и застыл с ложкой в руке - редкой ценностью теперь, когда их не так много спасли в обозе, - пылая ушами на потеху дятлу... Хорошо, что Тейор не видит.
А может, и плохо: может, насмешки Тейора образумили бы его. Ибо сейчас не время и не место сходить с ума. Нитлот слишком хорошо знал и себя, и Индрис. У зеркального народа, конечно, весьма своеобразные представления о времени - и всё же по любым меркам они знакомы очень давно. Не одно поколение учеников они выпустили вместе, не один зимний праздник в честь Госпожи Смерти встретили, бок о бок сидя за столом. На его глазах Индрис стала женщиной и воспитала двух сыновей от сохранивших неизвестность отцов - такая свобода нравов, впрочем, была нормой для женщин Долины. Оба унаследовали и материнскую безуминку в глазах, и талант мастерить витражи; оба очень скоро исчезли, чтобы быть, как это иногда называют, профессиональными волшебниками на службе у беззеркальных - проще говоря, чтобы попадать почаще в передряги и, не скучая, продавать свой Дар.
Индрис отлично видела, что сотворила с Нитлотом вся эта история с Альеном, Фиенни и Ниамор. Видела, но со свойственным ей тактом не лезла в душу, предпочитая держаться на расстоянии. До Нитлота лишь недавно дошло, сколько сил ей, должно быть, потребовалось, чтобы сохранить свою невозмутимую весёлость и любовь к каждому сделанному вдоху в эти странные времена... Почти восемь лет прошло с тех пор, но у зеркального народа отличная память. "Пусть гном выучит для тебя горную дорогу, а Отражение напомнит маршрут твоим детям", - так, кажется, говорят в Ти'арге и Дорелии - говорят, всё реже вдумываясь в жутковатый смысл...
Сейчас Нитлоту казалось - хотя в нынешнем состоянии это, вполне возможно, было самоубеждением, - что именно Индрис подарила ему прозвище Зануды, которое так прочно успело прирасти. Вероятно, в её расцвеченную магией голову оно пришло раньше, чем под строгий пробор Ниамор...
Индрис была подругой Ниамор, но никак не её обделённого судьбой, рано полысевшего, ворчливого брата. Индрис и в Дорелию поехала, чтобы помочь Альену. Альену, а не ему. Надо не просто понимать это, но и ежечасно помнить - а то он вконец распустил себя, заигрался в детство. Пора прекращать.
Ну и что, если под тенью призрачного дракона, чьи когти опускались всё ниже, Нитлот только и думал, что об Индрис? Никого это не интересует, и никогда не будет интересовать. Он обязан выходить её, как выхаживают боевого товарища. В качестве которого она, кстати, отлично себя проявила.
Ложка снова погрузилась в зелье, но продвигалась всё труднее, как в жидком тесте. Нитлот смотрел в хвойную чащу, тщетно пытаясь уловить хоть какие-то звуки их крошечного, потрёпанного лагеря. Он ушёл довольно далеко за деревья, чтобы никому не мешать (а если начистоту - чтобы ему не мешали), но чуткий ветер иногда доносил запах лекарств и кислого пота. Запах усталости, голода, дюжины лежачих больных... Нитлот поморщился; взял ложку в зубы и, покряхтывая, снял котелок с огня. Их стоянка тревожила весеннюю свежесть леса, рушила его хрупкую красоту, а взамен обдавала вонью неустроенной, уродливой жизни. Кажется, он скоро совсем поймёт Альена и его выбор убежища: вряд ли что-то могло превзойти Домик-на-Дубе...
Что ж, пора отнести Индрис новую порцию зелья. А заодно - поговорить с лордом Толмэ, чтобы предложить наконец ему свой сумасшедший план... В его сумасшествии Нитлот не сомневался, но не видел иных путей. Какие времена, такие и планы.
К тому же Индрис время от времени уже приходит в себя - а в его идее ровно столько безумного, чтобы ей понравилось.
***
Отогнув засаленный полог палатки, Нитлот чуть не опрокинул котёл; весело было бы вдобавок к лицу ошпарить колени... Целительство требует жертв.
Рядом с лежанкой Индрис - они с Тейором набили её тюфяк свежим сеном, которое осталось в запасах для не переживших битву лошадей, - рядом с этой лежанкой, стоившей ему стольких хлопот, стоял посторонний. Толстый парень-мечник из десятка рыцаря по имени Гоннат; Нитлот забыл, как его зовут. Квадратная челюсть, маленькие голубые глазки и пальцы толщиной с сосиски - такого хоть сейчас разведчиком в армию Альсунга: примут за своего. Грязные светлые пряди торчали из-под повязки у парня на голове; Нитлот вспомнил, что он ещё не оправился от серьёзной раны. Рана, тем не менее, его совершенно не оправдывает.