Хроники Обетованного. Осиновая корона
Шрифт:
Стены, по распоряжению наместника, через каждые несколько шагов украсили бело-голубыми знамёнами. На высоких, расшитых серебром полотнищах зловещего вида дракон с кожистыми крыльями восседал на стопке книг; гербу королевства Велдакир никогда не симпатизировал (слишком уж помпезно и угрожающе, по его мнению). Но воля Хавальда есть воля Хавальда. Пусть властители забавляются взаимными устрашениями да громкими образами: дракон Альсунга, золотой лев Дорелии, солнце Минши... Велдакир - только наместник властителя, поэтому он тихо делает свою работу. Тихо и безропотно, будто бы снова с медицинскими инструментами.
И иногда приходится быть не менее аккуратным, чем с ними.
В
Наместник Велдакир считал правильным, если люди чувствовали себя обязанными ему - и как врачу, и как ставленнику короля в Ти'арге. Такие узы связывают крепче любых других. Узы благодарности, а не бездумного страха.
В приёмной его дожидался ещё один благодарный. Когда наместник вошёл, с кресла неуклюже вскочил небритый, бледный человек неопределённого возраста. Скорее он был молод, чем стар - но безобразно худ и покрыт многодневной щетиной. Поднимаясь, посетитель чуть не смахнул со стола вазу с ветками сирени (летом наместник любил держать у себя свежие цветы и травы - они создавали здоровый воздух, отлично настраивавший на работу). Человек ойкнул и забормотал извинения, расправляя сирень. У него были длинные, по-паучьи костлявые пальцы; ошмётки грязи въелись в сапоги и холщовую ткань штанов. Наместник привык даже к зрелищу обнажённых внутренностей - но всё равно брезгливо вздрогнул. Он очень ценил чистоту.
– Здравствуй, Моун. Хорошо, что ты приехал так быстро. Есть хорошие новости?
Они оба знали, что на самом деле означает этот вопрос. Наместник задал его нарочито скучающим тоном - будто бы между дел; но он уже успел заметить, как бесцветные глазки Моуна удовлетворённо сузились. Этого, в общем-то, было уже достаточно: наместник мысленно вычеркнул один пункт из длинного списка бедствий Ти'арга. Всё получилось. Облегчение и радость охватили наместника приятным жаром - даже боль в печени притихла, будто намекая на утраченную молодость, на пружинистую походку и крепкий сон...
Однако требовалось всё-таки провести разговор до конца. Он должен убедиться, что всё прошло как подобает. Операцию следует контролировать до конца - до тех пор, пока не будет отмыт от крови последний ножик.
Моун поклонился; только опытный врач заметил бы некую неправильность в его движениях. Время от времени у грязного парня дёргалось левое плечо, а корпус могло чуть отводить в сторону, когда он отвлекался. Но это было не сравнимо с тем, что наместник Велдакир помнил из детства этого бедняги. Он помнил, каким мать привезла его в Ледяной Чертог, прослышав о знаменитом лекаре. Женщина - дородная, румяная судомойка из замка - выла и захлёбывалась в рыданиях, катаясь в ногах у Велдакира, которого почти мутило от жалости и неловкости. Её сын казался кучкой костей, кое-как пригнанных друг к другу и наспех обтянутых полупрозрачной кожей. У него непрерывно тряслись то голова, то тело. Мычание, заменявшее слова, понимали лишь мать и (наверное,
Судомойка из Каннерана, твердыни лордов Каннерти на хрустально-чистом озере Кирло, не надеялась на то, что её сына кто-нибудь научит ходить и говорить. Ей, похоже, давно не приходило в голову, что такое вообще возможно. Она плакала и молила об одном - чтобы мальчик выжил. Чтобы Велдакир позволил ему дотянуть до зрелости. Молила так, будто тот был богом, или бессмертным духом (из тех, что защитили Энтор в злосчастной битве), или, по меньшей мере, волшебником.
Велдакир не был ни тем, ни другим, ни третьим. Но Моун выжил. Больше того - за несколько лет занятий он поставил его на ноги и выправил речь.
Для наместника то была великая победа - более великая, чем когда-либо сможет представить себе его величество Хавальд или альсунгские военачальники. Победа над природой, над судьбой и собой, над всеми существующими законами медицины. Ну а то, что видел в своём исцелении сам неграмотный Моун - не постичь, наверное, никому, кроме него самого...
Главным же было то, что в лице Моуна наместник Велдакир получил замечательную, безотказную марионетку. Очередного благодарного, наверняка самого преданного из всех.
– Господин наместник, - тихо, лишь чуть-чуть заикаясь, выговорил Моун. Он стоял, опираясь о столешницу (на дорогом чёрном дереве останутся жирные пятна), и нервно теребил карман куртки.
– Я счастлив Вас видеть. Но новости дурные, - он вздохнул; до Велдакира донёсся запах дешёвой колбасы вперемешку с луком.
– Я скакал так быстро, как только мог... Остановился в трактире. Должен был Вас увидеть.
– Ну-ну, Моун, не томи же меня!
– поторопил наместник. Его пациент покусывал губы, чтобы не улыбнуться; да и сам Велдакир ощущал глупейший порыв обнять его и пуститься в счастливый пляс.
– Что случилось?
– Мой юный лорд, наследник Каннерана, погиб, - Моун в показной скорби склонил голову.
– Вы же знаете, господин наместник, я был его личным слугой в последние годы... Это так ужасно. Лорд Риарт был добрым хозяином. Да хранят боги память о нём.
Велдакир выдержал паузу, надеясь правильно подобрать слова - но сердце колотилось, позабыв об осторожности.
Нет-нет, о ней нельзя забывать. Как и о том, что стражник у дверей в приёмную по-прежнему несёт караул...
– В самом деле, ужасно. И как же это произошло? Несчастный случай, надо полагать?
Моун корявым рывком поднял голову. В его лице не было ничего крамольного - сплошная грустная безмятежность. Честное слово, такому бы при дворе жить, а не выносить ночные горшки.
– О нет, господин наместник. Всё, как Вы и предсказывали. Милорд и миледи так сожалеют, что не послушали Ваших предупреждений... Наверное, у лорда Риарта и вправду были враги. Ему перерезали горло во сне.
Велдакир вздрогнул. Из сада в приоткрытое окно влетел толстый шмель и, оглушительно гудя, устроился на ветках сирени. Наместник смотрел на его мохнатое тельце, тщетно стараясь не представлять себе подробности... Как варварски. Он ведь настаивал на удушении подушкой (практично и быстро) или на яде - это вообще был бы наилучший вариант. Впрочем, он сам виноват: зачем оставил Моуну свободу действий?