Хроники одного заседания. Книга первая
Шрифт:
А всё потому, что Ротинг и его согоспода, по прошлому опыту своих предков зная, – и хотя эта вещь в их глазах бездоказательная и оспоримая, но в данном случае ими было решено на этот счёт сделать своё исключение, без которых стоющих правил не бывает, – как этот противник невероятно везуч и опасен, решают более обстоятельно подготовиться. Тем более уже частичный опыт был приобретён лордом Лабаном, который аргументировано, – по нашему огромному, с привлечением стольких специалистов, вкладу в развитие остросюжетной и детективной литературы, да и ВВП не забывайте учитывать, – посмел утверждать, что он не считает литературой то, что не может прочитать. И, пожалуй,
– Понимаю. Не хватало мотивации изучить чуждый вашему империалистическому сознанию язык. – Не сдвигаемо и скорей всего, без на то того позволения лорда, нерушимо расположившись на ногах лорда Лабана, уперевшись в него пронзительным взглядом, сказал гражданин Самоед, получивший это своё имя, благодаря своей нервной привычке грызть колпачок своей самой простой, без названия ручки. На что лорд Лабан, ничего не может ответить, и не только от переполнявшего его возмущения и оказывающего давления на его речевые функции устоявшихся на его ногах ног гражданина Самоеда, но и оттого, что его зубы стиснули вставленную в рот сигару.
В свою очередь Самоед, при виде всех этих затруднений лорда Лабана, вновь проявляет себя с понимающей стороны, и не слова ни говоря, берёт и к полнейшему умопомрачению лорда Лабана, прикусывает его сигару со своей стороны. После чего Самоед смотрит на лорда Лабана, находящегося в такой удивительной связке с ним, и с улыбкой подмигивает ему. Чего нервы лорда Лабана не выдерживают, и он, открыв рот, выпускает изо рта эту свою связующую нить с Самоедом. Но Самоед не для того зацепился за эту сигару, чтобы использовать её по своему единоличному назначению. И Самоед тут же выплёвывает сигару и требовательно обращается к лорду Лабану.
– Так вот. Слушайте присказку и делайте соответствующие вашему сознанию выводы. Да будь я и негром преклонных годов и то, без унынья и лени, я русский бы выучил только за то, что им разговаривал товарищ Ленин. – Самоед сделал паузу и уточнил у лорда Лабана. – Ну так что, ты всё понял?
– Угу. – Пробубнил в ответ лорд Лабан, и через мгновение ока, сам того не понял, как оказался в сидячем на полу положении. И хотя с этим вопросом вскоре всё разрешилось – Самоед, сойдя с его ног, тем самым отпустил его в свободное плавание, которое и привело его к такому положению – то вот насчёт изучения этого чуждого сознанию лорда Лабана языка, то с этим было справиться куда сложнее.
И здесь проблема не только в никакой памяти лорда Лабана, который даже при знакомстве с дамами в клубе, вынужден был по три раза с ними знакомиться, чтобы в итоге всё равно забыть, кого как звали. И, в конечном счёте, ему только и оставалось, как надеяться на интуицию, на которую только и надежда, потому что лорд Лабан никогда не ограничивается этой потерей памяти, а шёл дальше, до своего без памятливого состояния, где забывает и себя в том числе, как звали. А проблема в том, что лорд Лабан суеверно боится того, что он, приступив к изучению этого чуждого его сознанию языка, по мере понимания его, начнёт втягиваться и тем самым растеряет все свои предубеждённости насчёт него и его носителей. А вот этого лорд Лабан, как ни в одном поколении носитель традиций и ценностей своих предков, которые из своего принципа предубеждения ко всем кто не они, и для поддержания статуса своего высокомерия, стерпеть не мог. Впрочем, как и того, что ему грозили сапоги Самоеда в случае его неповиновения.
Да уж, в сложную
Так вот, Ротинг и его приверженцы, учитывая все возможные опасности, решили не идти на рожон, а учитывая специфику своего образа мышления, посчитали, что если им удастся через комплекс мер убеждения склонить на свою сторону хоть одного человека из противоположного лагеря, то это будет несомненно факт победы.
– И против кого будем играть? – спросил Ротинга лорд Лабан, который уже начал на себе ощущать воздействие нового языка. Так его зубные коронки подогнанные под его чистое кембриджское произношение, после того как он частично перешёл на ломанный язык своего противника, начали тереться совершенно не в предназначенных для этого местах и в результате деформироваться.
– Да я на одних только зубных коронках разорюсь. – Причитал лорд Лабан, обладатель что ни на есть самого жмотистого характера, которым гордились все кембриджские предки лорда Лабана. – Всё, с меня хватит. – На этом и на посещении своего стоматолога, хотел было закончить изучение русского языка лорд Лабан, как вдруг вспоминает кулаки гражданина Самоеда, которому покажутся малоубедительными эти его основания от отказа от знаний языка. После чего Самоед уже со своей стороны, вначале отправит его в нокаут, а вслед за этим к стоматологу. Хотя всё же чуть раньше к хирургу, исправлять свой прикус языка раскрошенными в хлам зубами. И лорд Лабан, сглотнув слюну, решает, что знания добытые без труда, и не знания, в общем-то, а это возвращает его обратно к учебнику.
Что, впрочем, совершенно его не отвлекало от ненависти к гражданину Самоеду, которого он был не прочь, не просто прибить, а с предварительным его уведомлением на его родном языке, для чего лорд Лабан уже тщательно готовится, изучая различного рода местного культурного значения выражения и фразеологизмы.
– Я думаю, что для этой роли лучше всего подойдёт тот, кто отдалился и потерял свою связь с корнями. – Туманно сказал Ротинг.
– При всём уважении … – Иносказательно, что значило, ты определённо настаиваешь на том, чтобы называться тупицей, спросил Ротинга лорд Лабан, несколько недовольный тем, что по отношению к нему используют недомолвки. Ведь язык оговорок и недомолвок, есть прерогатива представителей высшего общества, которое таким иносказательным языком, одновременно соблюдая приличия, указывает этой, его презрительности, на его должное место, у себя в дерьме.
Но видимо лорд Лабан, из-за последних событий, находясь в нервном состоянии, забыл с кем он разговаривает, раз позволил себе такую бестактность по отношению, не просто к простому Ротингу, а к имевшему честь иметь ближайших родственников в тех же майоратах, сэру Ротингу. Но и это не всё, а главное то, что сэр Ротинг был наипервейший кредитор ведущего разорительную, всю в весельях, жизнь лорда Лабана, А уж это такая крепкая связь, что её практически ничем не разорвать, и она изо дня в день вместе с набегающими процентами только крепнет, и которая даже после смерти одного из членом этой цепи не исчезает, а передаётся по наследству.