Хроники Ордена Церберов
Шрифт:
— Нет. А посмотреть не могу — след потеряю…
— Ты молодец, — расщедрился на похвалу Камень. — Отлично держишься. Я его давно уже упустил. Далеко она?
Я прикинул, и не слишком уверенно отозвалась:
— За пару стрелищ, может быть…
— Тогда — спешиваемся, — скомандовал он. — Лошадей оставляем и дальше идем пешком. Я первый, ты в дюжине шагов за мной. У кромки воды останавливаешься и страхуешь меня с берега. И ради всех богов: в этот раз не рискуй!
И, не поверив моему кивку, нахмурился:
— Танис, я не шучу. Если высунешься вперед или полезешь за мной в воду — считай, что подарила мне право с позором выпнуть тебя под зад из напарников.
Я снова кивнула — и только тогда Солнышко пошел… ну, пусть будет, работать.
Последнюю пару стрелищ мы преодолевали осторожно. След вывел к пустым мосткам, и уверенно указал, что наша цель — внизу, плещется в родниках на дне глубокого омута, гоняет здоровенных рыбин.
Подчиняясь знаку Солнышка, я остановилась, и вперед, к воде он пошел один.
Присел, опуская одну руку в воду, и, разбудив свой дар, отправил его волной вперед, предупреждая, чтобы та, в воде, не дурила.
— Выходи. Мы пришли поговорить.
И я подобралась, готовясь прикрывать напарника, если та. в воде, не внемлет предупреждению…
А потом мир вдруг кувыркнулся и опрокинулся.
И гаснущим сознанием я только и успела отметить, что удар, швырнувший меня лицом в грязь, пришел со спины.
— Ты что натворила! Ах ты, рыбина снулая, ты что наделала! — распекали кого-то рядом, дребезжа старческим голосом.
— Тятя, не тронь Луньку! — блажила ему вослед девка, молодая и звонкоголосая.
Слишком звонкоголосая: от ее причитаний у меня в голове гудело, а рот заливала кислая слюна.
— Не виноватая она, это я всё, — не унималась блажная. — Спужалася я сильно, вот и…
Кто-то рыдал. Меня куда-то несли. Мир плыл и качался. Воняло тиной, рыбой и близкой рекой…
Кажется, это Солнышко тащил меня на руках.
Кажется, он меня за это убьет.
— Вы уж простите, добрый господин, простите дурных баб, — теперь первый голос лебезил перед Илианом, суетливо забегая то с одной, то с другой стороны. — Дочки-то у меня вон какие дружные уродились, друг за дружку горой стоят, а с Орденом мы не сталкивались никогда, а тут на младшую напали вот Тесса и… с перепугу. За сестру-то. Вы уж простите, господин, простите, а мы ж честь по чести виру заплатим, откуп, какой скажете, дадим…
Мужик угодливо кланялся, и снова и снова бормотал про виру и откуп, втюхивая Солнышку взятку.
Почем, кстати, нынче графские сыновья?
Сознание было зыбким, ускользающим, и я вся сосредоточилась на том, чтобы не дать ему снова провалиться в темноту беспамятства, а потому не торопилась открывать глаза.
Русалки — твари одиночные.
Но на каждое правило случается исключение.
Она ударила издалека — поэтому я ее не почувствовала. Но со всей силы — поэтому у нее получилось, да не совсем. Часть удара срезал щит, выставленный Солнышком над Оком, держащим след. До Илиана она, рыбина косорукая, и вовсе не достала ударом — первый раз, что ли?
Но, самое главное, я понять не могла, что она сделать-то хотела? Даже если бы обрушился ее удар на нас в полную силу, я бы все равно только сознания лишилась, ну разве что подольше в беспамятстве провалялась.
Чего она добиться-то хотела?!
Спасала товарку?
Просто русалки — твари одиночные…
Мысли путались и казались какими-то тяжелыми.
Покачивание прекратилось, а потом меня сгрузили на что-то мягкое, пахнущее свежей соломой.
Шорох, звяканье. Палец, надавивший на подбородок, заставляющий приоткрыть рот.
Причитания, от которых звенело в ушах: “Дура-дура, ну какая ж дура! Уйди с глаз моих, куда пошла, дура, в глаза мне смотри! Смотри, что наделала!”.
Горько-сладкий вкус настойки.
И он еще не успел растаять во рту, как в голове прояснилось.
Я открыла глаза и уставилась прямо на Солнышко, который наклонился, внимательно разглядывая мое лицо. Неожиданно захотелось вжаться в соломенный тюфяк поглубже и спросить что-то глупое вроде “Ты чего?”.
— Сколько русалок видишь? — на полном серьезе осведомился Клык.
Я с некоторым недоумением обвела взглядом рыбацкую хижину, в которой мы оказались. Пересчитала. Не поверила, пересчитала еще раз:
— Шесть?..
— Отлично, — он выпрямился, хлопнув себя ладонями по коленям.
И чего в этом отличного?
Я снова проскользила взглядом по присутствующим.
Их правда было шесть. Одна — старая. Седая и какая-то болезненная на вид, но с жестким характерно-нечеловеческим взглядом. От возраста человеческий облик с нее сползал, и сквозь него проглядывали мелкие, острые зубы, водянистые глаза с вертикальным зрачком... Две — молоденькие, но уже полно прочувствовашие себя и свою силу, и со следами трепки: сперва им явно перепало магически, от Солнышка, а потом еще и от отца, уже по-простецки. А еще три — совсем пигалицы, удивительно похожие еще на людей, мельком в толпе даже цербер так сразу мог и не заметить. Но глаза у всех пятерых огромные и испуганные как у оленят.
И среди этого рыбьего царства обыкновенный ничем не примечательный мужик, нервно мнущий в руках шапку.
Пока я глазела, Илиан откопал в сумке новый флакон и сунул его к моим губам.
— Медленно.
И выглядел он таким злобным, что я почувствовала себя в некотором роде в одной тарелке с рыбьими девами и не решилась тявкнуть “Я знаю!”.
Мужик, убедившись, что церберы прямо сейчас дом по бревнышку раскатывать не собираются, отмер и снова засуетился, перемежая все тот же лебезящий тон с командирскими окриками, достойными генерала:
— Вы, почтенный господин, не подумайте плохого, мы ведь здесь уже почитай годков двадцать живем, никому не мешаем. Шана моя, — он кивнул на старую русалку, — к берегу раненая прибилась, я ее нашел, выходил. Признаю, человек маленький, для нас ведь морская дева — это верный промысел. И благодарность они понимают… Лунька! Селедка бестолковая, чего стоишь столбом? Кто на стол накрывать будет? И кубышку несите! — и самая мелкая, та самая, по чьему следу я шла, тут же сорвалась с места, заметалась по дому, как белка, и старшенькие за ней.