Хроники ржавчины и песка
Шрифт:
– Н-н-нам н-надо в-выбираться отсюда… – Виктор умоляюще смотрел на стража песков, язык его заплетался от ужаса при мысли о том, что таят в себе тени за спиной Гарраско. Склонившись над помощником, страж песков приложил руку ко лбу. У Виктора был жар. Гарраско подумывал, не привязать ли его к креслу. Боялся, что товарища снова охватит гнев и он, кто знает, набросится на какое-нибудь устройство, которое нанесет ему еще больший вред. «Или отдаст нас Карданику», – подумалось ему. Гарраско не хотелось, чтобы пневмошарнир почувствовал слабость одного из них и еще сильнее уверился в своей невысказанной бредовой идее всемогущества. Больше всего его страшила перспектива остаться с Громом и его товарищами один на один. Виктор прав, нужно выбираться.
Гарраско снова пощупал лоб помощника. Тот покрылся испариной, глаза лихорадочно блестели,
Гток.
– Если хочешь выжить, отдай мне Виктора. Он мой.
Сам я забрать его не могу,
ты должен мне помочь.
Тогда выживешь. Виктор слаб, он не оправится.
Ему здесь не нравится, поэтому я начал его убивать.
У меня есть дрррррррр…
Голос заклинило, цилиндр вывалился из пианолы и покатился по полу.
Виктору, видимо, очень плохо. Я искал аптечку, чтобы дать ему антибиотик, но ее нигде нет. Все на Карданике в таком беспорядке – как, наверно, и на любом корабле. Кругом одни механизмы, если не считать валяющейся на полу посуды. Аптечка, если и есть, скорей всего спрятана в отсеках за переборками, но туда можно попасть только через дверцу люка с таймером. Ее поверхность совершенно гладкая и такая скользкая из-за слоя масла, что никаким острым предметом невозможно подцепить. Видимо, она откроется сама, когда придет время. Когда будет нужно. Или когда уже будет поздно. Наверняка есть и другое объяснение беспорядку на Карданике: любая деталь здесь может сдвинуться, переместиться или повернуться вокруг своей оси. В геометрии каждой плоскости, каждого угла, каждой формы есть какая-то дерзкая симметрия. Из-за нее ты теряешь чувство ориентации в пространстве. Мозг постоянно рискует утратить свои точки опоры: на зрение полагаться нельзя – того и гляди обманет. Ощущение, что иногда я хожу вниз головой, и как работает гравитация – непонятно. Мне кажется даже, что кровь Грома не всегда падает вниз. А ведь пол – это единственная поверхность, которую можно отличить от других; остальные же – и стены, и потолок – представляют собой беспорядочное сплетение змеевиков, труб, неоновых ламп и плоских поверхностей. С неожиданными провалами в этом хаосе металла и смазочного масла. Когда что-нибудь начинает двигаться, шестеренки и карданы – вращаться, фланцы и муфты – крутиться, хочется только лечь и ждать, пока все это закончится.
Гарраско смотрел, как Виктор мечется в бреду, обливается потом и бормочет что-то несвязное. По его штанам расползлось темное пятно. Под глазами обозначились темные круги.
Страж песков подобрал с пола металлический цилиндр и повертел в руках. Внимательно его разглядывая, он терялся в догадках, откуда взялись эти дырочки для воспроизведения голоса. Хоть доказательств у Гарраско и не было, он не сомневался: на борту Карданика кроме них с Виктором никого больше нет. Ему даже пришла в голову мысль, а не сделан ли этот цилиндр намного раньше, не придумана ли вся история их плена еще до того, как они покинули Робредо. Бегство от неприятельского корабля, записная книжка, музыкальные цилиндры, список имен – что, если все это – часть плана, разработанного много недель назад, плана, который в последние несколько часов так эффективно воплощается в жизнь. Безумие! Это просто невозможно.
Их судьба, выгравированная в золотистом металле внутри пневмошарнира; выжженная в этой тюрьме из блестящих от крови деталей и смазочного масла.
Нет, это невозможно. Бред какой-то. Их одиночество, Гром, медленно умирающий Виктор, который, полузакрыв глаза, смотрел на то, что Гарраско видеть было не дано. Пока не дано. Может, Карданик и прав, может, он должен заплатить, чтобы все узнать, пожертвовать чем-то. Отдать ему Виктора.
Гарраско поднялся. Решение принято. В конце концов, его товарищ все равно умрет. Что сказал цилиндр? «Я начал его убивать». Виктору уже не поможешь. А он хотя бы попытается во всем разобраться. Да, это его долг перед товарищем. Гарраско прокашлялся и посмотрел прямо перед собой.
– Ладно. Я отдам тебе Виктора. Но ты должен сказать, кто все это придумал, – его дрожащий голос отражался от покрытых маслом стен. – Ты дашь мне дописать конец истории.
За спиной что-то со звяканьем покатилось. Потом Карданик погрузился в тишину. Виктор перестал бредить; в его потухшем взгляде теперь чувствовалось успокоение, словно он получил ответы на все свои вопросы. Гарраско опустился в кресло. Наклонился над товарищем и увидел, что предплечье Виктора пронзила длинная тонкая игла. Она высовывалась из крошечного шприца, который торчал из подлокотника. Тот, кто это сделал, даже не позаботился о том, чтобы вернуть шприц на место.
Гарраско инстинктивно проверил обе ручки собственного кресла. Не нашел ни одного клапана, который мог открыться. Он сел в правильное кресло. Это судьба. А может быть, вовсе не судьба заставила его сделать этот выбор. Виктор был мертв. Гарраско проверил пульс и, вытянув руку, бережно прикрыл ему веки. Он бы отдал его Карданику. Но не знал, как и где.
– ТЫ ЕГО УБИЛ, – в ярости прокричал Гарраско. – ЧЕРТОВА СКОТИНА!
Над головой раздался звук, которого он еще ни разу не слышал. Металлический, издевающийся хохот шестеренок.
За спиной Гарраско заскрипели плохо смазанные петли: открылась дверца сантиметров семидесяти в высоту, из-за нее лился бледный голубой свет. Подойдя ближе, страж песков внимательно ее осмотрел: с этой стороны на дверце не было ни ручек, ни выступов, за которые можно ухватиться. Края так плотно подогнаны к стене, что в щели невозможно просунуть даже тонкое лезвие. Сделанную из точно такого же металла, как и переборки, гладкую, без запоров, дверцу можно было обнаружить лишь случайно. Гарраско понял это теперь, когда она открылась. Перешагнув через тюки с одеждой, он вошел внутрь и очутился в очень маленькой комнатке; в центре стоял большой резервуар цилиндрической формы с клубком трубочек на крышке. В верхней части емкости находился иллюминатор, через который голубое сияние разливалось вокруг. Страж песков провел пальцами по металлу: как и все остальное в пневмошарнире, чан был смазан маслом. Отходящие от крышки трубочки поднимались к потолку, извивались всевозможными способами и разветвлялись во все стороны, становясь тоньше и тоньше. Под иллюминатором Гарраско заметил выгравированную надпись. Буквы трудно было разобрать из-за масляного налета. Он вытер поверхность рукой. И, прочитав, вздрогнул.
«Виктор Галиндез, помощник капитана Робредо».
Гарраско отступил и присел на корточки. Как такое возможно? Карданик просил принести сюда товарища. Точнее, приказывал. Именно здесь было его место, его могила. Гарраско должен опустить тело в чан, наполненный люминесцирующей голубой жидкостью. Теперь ему казалось, что резервуар специально сделан по размерам человека: иллюминатор как раз на уровне лица, надгробная надпись – на уровне сердца. Он перечитал мелкие буквы: «Виктор Галиндез, помощник капитана Робредо. Мясо на пути мяса. По-прежнему у штурвала».
Я отнесу Виктора в резервуар. Дело, конечно, не (только) в приказе Карданика, а в том, что сейчас это единственное разумное решение. Раз там место Виктора, то я, разумеется, должен его туда принести. И тогда я буду ближе к Карданику и к разгадке. Но сначала пару часов посплю. Я очень устал. Не знаю, сколько в таком состоянии смогу выносить одиночество. Может, помолиться? Нужно ли снять с Виктора рубашку и штаны? Тогда от него останется хоть что-то, что можно отдать семье. Тело, наверно, они не получат. Или сделать это прямо сейчас? Хватит ли у Карданика терпения подождать, пока я проснусь? Плевать. Но если Виктор не попадет на свое место… Что написано на резервуаре? «Мясо на пути мяса. По-прежнему у штурвала». А на обложке записной книжки? Так. «БОРТОВОЙ ЖУРНАЛ (МОДУЛЯ) ПОЖИРАТЕЛЯ МЯСА». Я устал. Потолок кружится. Надо лечь.