Хроники ржавчины и песка
Шрифт:
– Смотри, что я нашел, – Виктор показал доску для шашек. Латунные фигурки были смазаны каким-то розоватым маслом.
– Да и правда, нужно отвлечься. Я сделаю несколько записей.
В полумраке за их спинами с труб на потолке упала еще одна капля.
Я не смог открыть дверь за грудой тюков. Хочу есть, мне не по себе. Мы вообще ничем здесь управлять не можем.
Временами, когда Карданик перепрыгивал через яму или забирался на дюну, внутри чувствовались толчки, но потом движение снова становилось плавным. Программа сразу корректировала параметры сцепления с песком и, выпрямляя пол или угол наклона кресел, смягчала любую неровность дороги. Каждое действие сопровождалось лязганьем металлических деталей, которое прекращалось, как только оптимальные настройки были выполнены. Они будто бы плыли в стакане
По-своему Карданик был почти идеальным, но слишком шумным и медленным, чтобы обеспечить комфортное путешествие. Однако даже грохот огромного количества балансиров, противовесов и стабилизаторов не помешал офицерам заснуть: их убаюкал стук ритмично падающих капель где-то в глубине помещения и тиканье часов, висевших над лобовым стеклом мостика. Это были звуки механизмов, которые и служили двигателями Карданика, как сердце служит двигателем кровеносной системы.
Пленники, настоящие пленники, в этой блестящей, обильно смазанной маслом латунной камере. Мы не понимаем принципов работы трех четвертей всех механизмов (и никак не можем ими управлять). Потолок, например, весь усеян трубами – подтекающими, в разводах от осадка и пятнах старой смазки. Я знаю – видел в Академии – у пневмошарнира бак с маслом располагается на крыше. Оттуда топливо спускается в канал, посылая живой импульс поршням и коронным шестеренкам. Но и на уровне пола есть маленькие баки, из которых смазка перекачивается небольшими паровыми насосами и циркулирует по кругу. Если вдруг масло и пар решат не взаимодействовать, мы здесь в буквальном смысле зажаримся. А ведь от этой тюрьмы ключей нет. Мы именно что пленники. ПЛЕННИКИ.
Виктор дотронулся до капли на полу и растер жидкость между пальцами, пытаясь понять, что это. Теплая и вязкая. И ярко-красная. Мороз пробежал у него по коже. Перед глазами промелькнул бледно-розовый цвет шашек и сифонов с паром, темные пятна на трубах над головами.
– Черт подери!
Это просто невозможно. Наверняка есть другое объяснение. От одной мысли о том, чтобы попробовать эту жидкость на вкус, Виктора чуть не вырвало.
– Страж песков! – закричал он. – Глянь сюда.
Гарраско оторвался от записной книжки и посмотрел на помощника:
– Что случилось? Просто труба подтекает.
Виктор снова присел и, еще раз коснувшись пальцем алой жидкости, показал командиру:
– Ты тоже об этом подумал?
Гарраско кивнул, молча уставившись на лужицу, а потом перевел глаза на потолок, пытаясь понять, откуда могла упасть капля. Там, среди труб, кто-то или что-то истекает кровью…
Нужно пораскинуть мозгами. Я приказал Виктору взять себя в руки. Но он впал в истерику и швырнул свои шашки в одну из переборок. Фигурки рассыпались по полу с оглушительным звяканьем. Я так сильно его ударил, что он упал. Теперь сидит в кресле, тупо уставившись в одну точку за панелью из стеклохарда. Мы оба прекрасно понимаем, что между трубами просто физически нет места для тела, из которого может вытечь столько крови. В смысле, для тела целиком. И я, и Виктор боимся, что эта кровь – не животного. И даже не целого человека. Еще мы обнаружили, что и в других частях Карданика трубы подтекают (не так сильно). Если бы только у нас был крюк… На место первой лужицы мы поставили тазик из латуни. Стыдно признаться, но тому парню наверху мы решили дать имя. Если когда-нибудь эти записи прочитают, я хочу сказать, что мы просто пытаемся выжить, и находка, сделанная полчаса назад, совершенно выбила нас из колеи. Поверьте, в первый раз в жизни я ударил товарища. Но мы должны сделать все, чтобы не поддаться панике. Пусть даже какие-то глупости, за которые нас, вполне возможно, будут судить военным трибуналом. Теперь вы понимаете, почему мы дали имя парню, зажатому между труб? Его зовут Гром.
Щелк. Гарраско резко поднял голову от записной книжки. Несколько секунд цилиндр хранил тишину, а потом снова раздалась музыка, но слишком медленная. Что-то опять щелкнуло и с грохотом упало на пол. Второй щелчок означал, что на место предыдущего уже встал новый цилиндр.
– Карданик жив, Карданик поел
Карданик вас накормит, Карданннннннннннн…
Механизм заклинило, и этот цилиндр тоже упал на пол и укатился прочь. Больше пианола не издавала никаких звуков.
Мостик был погружен в густую голубоватую полутьму с тех пор, как панель из стеклохарда опустилась. Они хотели ее поднять, но никакая команда не действовала. Наклонившись, Гарраско подобрал один из цилиндров с дырочками – тот тоже был весь измазан кровью. Виктор наблюдал за ним, сжав кулаки.
Конвейер за спинами снова начал двигаться – сначала рывками, то и дело застревая, но потом набрав скорость. Из-за переборки с дребезжанием выкатились котелки и кружки. На полпути на пол свалилась ложка. Лента, грохоча, ускорялась. Шла все быстрее и быстрее. Вдруг один из роликов вылетел и с грохотом ударился о трубы, которые поднимались к потолку над самой головой Гарраско. Лента разорвалась, встала дыбом; посуда с металлическим бряканьем посыпалась на пол. Под ногами бесформенной лужей разлился красный бульон, в котором плавали бобы, кусочки подгоревшего мяса и, как показалось на первый взгляд, человеческий пенис.
Из пианолы раздался андрогинный голос Карданика, а с потолка полился ослепительный неоновый свет.
– Еда,
еда, еда, еда,
еда, еда, еда, еда, еда, еда,
еда, еда, еда, еда, еда, еда, еда, еда, еда,
еда, еда, еда, еда, еда, еда, еда, еда, еда, еда, еда, еда, еда, еда, еда, еда, еда, еда, еда, еда, еда, еда, еда, еда, еда, еда, еда, еда, еда, еда, ЕДА и СВЕТ. Перекомпоновка завершена, воду можно пить, температура на борту – 29 градусов по Цельсию.
Лязг, который сопровождал предыдущие фазы трансформации, прекратился, и воцарилась тишина, прерываемая только звуком падающих капель крови Грома в латунный тазик и на пол в других частях Карданика. В холодном свете неоновых ламп обманчиво казалось, что все вокруг покрыто налетом жира разных цветов – от янтарного, как смазочное масло, до темно-коричневого, от черного, как осадок, до бурого, как свернувшаяся кровь. Сухих поверхностей здесь почти не было, если не считать тех, что находились в части помещения, погруженной во тьму – там с трудом можно было что-то разглядеть. Например, сразу за командирскими креслами начинался мрак, из глубины которого доносился звук падающих капель. По всей видимости, туда Грома и засунули – кто-то или что-то. Как бы напряженно офицеры ни всматривались в потолок, они видели только густую тьму, из которой на пол медленно капала темная кровь.
– Хреново. Хотелось бы его вытащить. Или хотя бы посмотреть, кто это, – проговорил Виктор и подошел к тюкам с одеждой. Он надеялся, что где-нибудь здесь найдется крюк или фонарик. Гром вдруг стал его навязчивой идеей; Виктор не мог думать ни о чем другом – ему нужно было разгадать эту тайну, которая скрывала происхождение красных капель, падающих им на головы. В поисках фонарика он начал выбрасывать из тюка все подряд: легкую одежду, постельное белье, рабочие рукавицы, свитер с узором, какие-то слежавшиеся тряпки. Наверно, они припасены для удобства пассажиров, но сейчас пользы от этого барахла не было никакой.
Наконец Виктор нашел, что искал, – динамо-фонарик, – и потными пальцами нажал на переключатель. Фонарик светил тускло и тревожно мигал. Гарраско поворачивался в кресле, отталкиваясь ногами, и следил за лучом, который обшаривал трубы на потолке. К горлу у него подступил комок. Вдруг Виктор вскрикнул и уронил фонарик. Нагнулся, чтобы поднять, но ноги подкосились, и он упал ничком, опрокинув таз с кровью. Лежа щекой в алой луже, через несколько мгновений он услышал шаги сзади и увидел, что фонарик снова направлен на потолок.
– Ни хрена себе!
Это присвистнул Гарраско. И в тот же момент что-то мягкое и мокрое свалилось на Виктора сверху.
У Грома четыре руки и, по крайней мере, столько же ног. Их засунули между труб, и как только Гром прошел решетку между одной трубой и другой, его положили поперек, чтобы он не упал. Конечности выбрали потому, что между трубами можно просунуть только их. Ни туловища, ни головы у Грома нет. Но это не все: из каждой руки и ноги торчит эластичная трубка, которая, изгибаясь углом, соединяется с большой трубой. Та, в свою очередь, ведет к сборному коллектору, скрывающемуся во мраке на потолке. Здесь создана гидравлическая система, которая работает на человеческой крови. Карданик может двигаться и говорить, потому что у него есть кровь Грома. А Гром – это два, а может, и три человека. Того, чья рука свалилась на Виктора, судя по татуировке, звали Спайс. Или он любил какую-то Спайс.