Хроники ржавчины и песка
Шрифт:
Но мне было всего одиннадцать, а в этом возрасте чудеса лишь изумляют. А не пугают. И потом, пустыня так огромна, что ты не сомневаешься – ее крылья тебя защитят, она сильнее любых бедствий. И всегда есть куда убежать.
Просто не надо было ничего трогать, тем более гадать, что это за… Ладно, какой смысл в сожалениях? В том, ке'м я стал теперь, виноват только тот день на дюнах, та встреча. И, возможно, еще неблагоразумие моего отца…
Из «Дневников Юсуффа»
Юсуфф приставил ладошку в перчатке
– Пап, что это такое?
Конструкция была высокой, как собор, но неровно уходила в землю. Вокруг – полупогребенная в песке оранжерея из ржавых обломков и мелких деталей, которые ветром сдуло вниз. Рядом с местом, где своим изломом великан погрузился в дюны, угадывались очертания гигантских окружностей – абсолютно голых, без единого клочка покрышки, колес.
Рашид вытер нос рукавом и снял с плеча лук. Уже не одну неделю они преследовали ромбокрыла, и за все это время птица ни разу не спустилась достаточно низко, чтобы ее можно было подстрелить. Старик потратил зря дюжину стрел, их осталось всего штук шесть. Хуже того, он так напряженно вглядывался в небесную синеву, что его единственный здоровый глаз опух и покраснел. И постоянно сочился гноем.
Кашлянув, Рашид сплюнул черный сгусток в песок.
Птица же уселась на торчащий вверх обломок махины, держа в клюве еще живого якоренка, который должен был стать их ужином: маленький грызун яростно размахивал хвостом.
– Что это за штука такая, пап? – повторил мальчик.
Рашид пустил стрелу.
– Каменная мышь, мясо у нее нежное. Тебе понравится.
Мальчик, прихрамывая, отошел. Из песка торчали ошметки полуистлевшей резины и холстины, которые болтались на обломках какого-то каркаса, раздавленного колесами.
Юсуфф взобрался на дюну. На вершине повернулся и сморщил нос. От громадины ужасно воняло – мертвой плотью и птичьим пометом.
Отец натянул тетиву. Через секунду мальчик услышал, как он выругался.
Что-то коснулось кончика носа Юсуффа, зацепило на лету.
Перышко.
Рашид упал, стараясь держать руки в воздухе и не касаться ими песка. Оба рукава рубахи были выпачканы засохшей слизью. Как бы плохо он себя ни чувствовал – а яд вот уже несколько недель убивал его, медленно отравляя внутренние органы, – старался не показывать виду, держался изо всех сил.
Юсуфф разглядывал махину, на верхушке которой сидели десятки птиц. Целая колония, снизу и не увидишь. Наверх они натащили ошметки резины, чтобы построить гнезда среди обломков металла, заляпанного пятнами жидкого белого помета – гуано, отравляющего воздух и разъедающего глаза.
– Папа!
Вдруг ромбокрыл разинул клюв и выронил грызуна.
С неба, сложив крылья, спикировала еще одна птица, которая за мгновение до приземления вытянула лапы, чтобы сесть на острый как лезвие край железной пластины («что угодно лучше, чем песок!»).
Птица широко раскрыла клюв, и Юсуффу показалось, что он слышит, как рыба с глухими ударами падает в недра металлического великана.
Мальчик снова позвал отца, на этот раз громче.
У них только и было, что несколько полосок вяленого мяса, пара глотков воды да четыре стрелы.
– Пап, нам нужно забраться на эту штуку.
Старик шмыгнул носом и поворошил угли куском листового железа. Жарить на костре было нечего, но огонь они все равно развели – чтобы согреться.
– Может, мы там яйца найдем, – не унимался мальчик. – И стрелы больше я собирать не хочу.
Голыми руками песка никто не касался. Никогда. Иначе вся кожа покроется гнойниками.
Сын был прав, есть им больше нечего.
– Ладно, Юс, я завтра туда заберусь.
Мальчик пристально посмотрел отцу в здоровый глаз и кивнул; другой, левый, выглядел как матовая жемчужина, вделанная в оправу из струпьев. Он сам залез бы на громадину, если бы нога снова не заболела:
– А я буду прикрывать тебя снизу стрелами.
Этот ребенок рассуждал уже совсем как взрослый; уроки отца не проходили впустую – каждый вечер у костра Юсуфф зачарованно слушал его рассказы об их бескрайнем и разнообразном Мире9, особенно о пустыне, которая рано делает из тебя мужчину. Рашид отвел глаза. Несмотря на темноту – а может, как раз из-за нее – махина казалась живой и выглядела жутко. Отец с сыном слышали настороженный стук птичьих лап, поскрипывание железа, сонное завывание ветра в металлическом корпусе. Доносящееся из-под песка глухое бормотание.
Громадина, наверное, простояла тут не один год, а, возможно, и не одно десятилетие.
– Ты ведь знаешь, что это, просто не хочешь мне говорить, да? – заладил свое Юсуфф. Мальчик разглядел семь букв, выгравированных на торчащей из песка металлической переборке:
– Эта штука называется Робредо.
Рашид снова сплюнул в огонь и вытер рот рукой. Как мог он сказать сыну, что они были просто добычей – такой же, какую птицы приносили в клювах, лишь чуть-чуть побольше? И Робредо в два счета мог поглотить их обоих, отца и сына вместе:
– Только не трогай, эта громадина хуже песка.
Вокруг Робредо птицы никогда не касались земли – так было испокон веков. Их гуано было лимфой/маслом/бальзамом и нектаром, который стекал по шестеренкам, поддерживая работу механизмов. Благодаря помету внутренности корабля постоянно смазывались и могли двигаться.
– А как же птицы? Почему им можно?
– Можно что?
– Сидеть на этой штуке и приносить ей еду…
Старик покачал головой:
– Не думаю, что там есть яйца, но все равно завтра поищу. А сейчас спи, сегодня никаких уроков. И ложись поближе, если боишься.