Хроники ржавчины и песка
Шрифт:
– Хочешь, чтобы я положил его обратно в гнездо?
Птица набралась еще храбрости. Теперь от Юсуффа ее отделяло меньше четырех шагов. Этот ромбокрыл выглядел великолепно: весь черный, только вокруг длинной шеи белый воротничок, а размах крыльев – по меньшей мере метра два.
Юсуфф сделал полшага назад.
Дзынь. Что-то у него за спиной брякнуло, задев ступицу, и шлепнулось в песок.
Вздрогнув, мальчик резко обернулся. Между колесами Робредо лежала квадратная пластина – как раз там, где он только
Робредо открылся.
«Папа, наверное…»
Я отнес яйцо на место. Не знаю почему. Может, потому что понимал: именно там оно должно находиться. И потом, птица встала между мной и пустыней, так что было никак не убежать.
В смысле, это решение принимал не я. Так сложились обстоятельства, с которыми я тогда ничего не мог поделать.
И мне так хотелось найти папу!
Яйцо обжигало руки; я чувствовал – его тепло должно было мне о чем-то сказать, но я не понимал, о чем именно.
В общем, я радостно положил его на палубу Робредо и присел на корточки, чтобы посмотреть, где очутился. В каком-то невероятном чуде из металла и шестеренок, клапанов и шкивов, карданов и поршней, зубчатых колес, и цепочек, и труб, и…
В свете, который лился сверху, виднелась металлическая лестница, ведущая в чрево Зверя.
Одной рукой ухватившись за ржавые перекладины, а другой крепко прижимая яйцо к груди, Юсуфф с трудом вскарабкался на борт Робредо, таща больную ногу как мертвый груз. Выглянул из люка, просунул плечи, уперся локтями и вытащил себя наружу.
В глаза ударил ослепительно белый свет.
Махина оказалась намного больше, чем виделась снизу, и у Юсуффа перехватило дыхание. Потолок, покрытый лабиринтом труб, был высотой метров десять и почти скрывался во мраке.
Юсуфф поморщился. Чем-то воняло… Чем это?.. Птицами!
Защищаясь от солнечных бликов, мальчик зажмурился и прикрыл глаза ладонью. В воздухе висел какой-то странный туман.
Частички пыли, такие большие, что чувствовались на языке.
Юсуфф положил яйцо на белоснежный ковер из гуано. Перчатки запачкались белым маслом.
Все механизмы, окружавшие мальчика, работали. Кто-то включил их и поставил на минимальную мощность, так что они лишь приглушенно стонали. Сдержанно урчали.
– Папа!
Ответило лишь эхо.
Юсуфф сделал несколько шагов, стараясь не поскользнуться.
– ПАПАААА, ТЫ ТУТ?
Повсюду были птичьи перья: они покрывали белый пол, как снежинки, вились в воздухе, потревоженные работающими механизмами. Но самих птиц он не увидел.
Клубы пара. Выхлопы из клапанов и труб.
Юсуфф закашлялся: дышать было нечем. И жутко воняло слежавшимися перьями.
– ПАПАААА, ЭТО Я!
Ответа нет.
Пошел дальше по скользкому полу.
Над головой – стук лап. Между трубами.
Он поднял
По волосам скользнуло перо.
Юсуфф подошел поближе к одному из механизмов – хотел разглядеть его повнимательнее. Увидел огромный клубок медленно вращавшихся шестеренок, которые двигали несколько шкивов, исчезавших во мраке потолка. Ни головки, ни хвостовика не было, и вообще устройство, похоже, только и могло что производить приглушенный шум. Бесполезное.
Мальчик вытянул шею и пригляделся. Между шестеренок, в латунной чашке, лежали два зуба, вырванные с корнем.
Через секунду туда же со звяканьем свалился третий. Кровь на нем еще не высохла.
Юсуфф отшатнулся. Потерял равновесие и упал.
Над головой судорожно захлопали крылья.
Мальчик попытался подняться. Но ладони поехали, и он упал лицом прямо в белую кашицу. Поднял голову. Один глаз залеплен жижей. Сплюнул покрывавшую губы дрянь, но привкус остался. Привстал на здоровое колено.
Голова кружилась, сердце бешено колотилось. Юсуфф зажмурился. А когда открыл глаза, увидел, что вокруг – птицы. Десятки, сотни…
Они спустились из гнезд, свитых между трубами, и теперь внимательно его разглядывали. Некоторые все еще держали в клюве добычу – небольших ящериц, скорпионов, грызунов и даже рыбок.
Робредо был их королевством, а я – вторгшимся в него чужаком. Такого большого и враждебно настроенного они еще встречали. Я разревелся, а птицы, наверно, решили, что это какая-то угроза. Одни улетели в гнезда, другие сомкнули ряды, приготовившись к худшему.
Но битвы не последовало.
Я был всего лишь испуганным, отчаявшимся ребенком, вымокшим до нитки птенцом, который в тот самый миг, когда свет погас, понял, что он в ловушке. И выбраться из нее невозможно.
В первый момент я почти ничего не видел.
Раздался грохот движущихся механических частей. Лязг листов металла. Скрежет.
Я посмотрел на потолок.
Панели над лабиринтом труб быстро меняли положение, пересекались и надвигались одна на другую в круговороте нахлестов, как в какой-нибудь карточной игре. Солнечный свет ударил как кувалда, зажигая блики на гуано.
Изменился даже ритм работы механизмов. В латунной чашке постоянно что-то звякало.
Сзади послышался звон металла.
Юсуфф обернулся. Яйцо вибрировало.
Звон повторился, на этот раз громче, и на поверхности появился нарост. Он посинел, почернел и вдруг оторвался, как гнойный фурункул.
Что-то светящееся и раскаленное прорезало отверстие в скорлупе. Из яйца высунулся коготь, который изо всех сил пытался увеличить дырку.
Птицы расправили крылья и, перебравшись через сплетения труб и движущиеся панели, взмыли ввысь. Юсуфф смотрел, как они разлетаются в разные стороны. Слишком высоко – ему, наверно, никогда не забраться на верхушку махины, не выглянуть наружу, не спрыгнуть на песок. Не стать свободным.