Хроники вечной жизни. Иезуит
Шрифт:
— Я думал о том, что вы сказали на лекции. Позволите ли дать вам совет?
— Почту за честь, профессор.
— Ваши слова столь же опасны, сколь правильны. Никогда — слышите, никогда! — не произносите подобного вслух. Людей глупых, неразвитых гораздо больше, чем таких, как мы с вами, и они будут рады донести на вас инквизиции. Бойтесь невежд, цепляющихся за прошлое, особенно когда им принадлежит власть.
Стефанио, польщенный этим «мы с вами», склонил голову и тихо ответил:
— Спасибо, синьор Галилей. Я запомню ваш совет.
Эту ночь каждый из студентов, без преувеличения, запомнил на всю жизнь. Увиденное в зрительную трубу и в самом деле походило на иллюзию: Млечный путь, эта туманная полоса, оказался скоплением звезд, пятна на Луне — равнинами и кратерами, а Сатурн виделся тройной планетой с непонятными отростками по бокам. Молодые люди, отталкивая друг друга от окуляра, с жадностью смотрели на Луну, планеты, звезды.
Едва рассвело, на востоке взошла Венера. Ее тоже внимательно рассмотрели в зрительную трубу. Послышались удивленные возгласы:
— Надо же, серп!
— Прямо как Луна.
— Как мало мы знаем о мире вокруг нас, — вздохнул Стефанио.
— Верно, синьор Надьо, — кивнул Галилей, — пока в познании природы мы лишь малые дети. Но поверьте, придет время, когда ничто уже не сможет сдерживать науку.
— Профессор, совет, что вы мне дали сегодня, можно адресовать и вам. Будьте осторожны.
— Не могу. Не могу! Как иначе, не споря с церковью, заниматься геометрией, механикой, астрономией? Что прикажете делать?
Стефанио усмехнулся и с чисто иезуитской хитростью ответил:
— Говорите, что для математических целей теория Коперника годится больше, чем выводы Птолемея. Ничего опасного нет в том, чтобы сказать, что вы предполагаете, будто Земля движется, и используете это предположение в своих вычислениях. Но именно предполагаете, синьор профессор, а не утверждаете наверняка. Стоит назвать ваши изыскания плодом теоретической мысли, и они перестанут быть ересью.
— Возможно, вы правы, — кивнул Галилей, — но я сейчас обдумываю, как убедить Папу, что система Коперника вовсе не идет вразрез с католическим учением. Надеюсь, мне это удастся.
— Боюсь, что нет. Как минимум в трех местах Священного Писания утверждается, что Земля неподвижна, а Солнце вращается вокруг нее. Так что не тешьте себя напрасными надеждами.
Ученый гордо вскинул голову и улыбнулся.
— Пройдут годы, и все увидят, что я был прав. Господь избрал меня, чтобы нести в мир свет научной мысли!
Конечно, не любовь к театру толкнула Стефанио вторично пойти на спектакль труппы Федели. Его живо заинтересовала актриса, так артистично сыгравшая влюбленную Изабеллу.
В следующую субботу он отправился к мосту Святого Ангела. Это монументальное сооружение, украшенное статуями апостолов Петра и Павла, а в данный момент еще и парой подвешенных на шестах трупов, соединяло Рим с Ватиканским холмом, где располагалась зимняя резиденция Папы.
На площади возвышался помост все с тем же задником. Все было, как и в прошлый раз: актеры перед спектаклем прошли по сцене, потом выскочил Арлекин, за ним последовали влюбленные.
Стефанио жадно ловил каждое движение девушки. Ему нравилось в ней все — и черные блестящие глаза, и яркие чувственные губы, и волосы цвета воронова крыла, и голос с глубокими, грудными интонациями, и полные достоинства манеры, и даже светло-синее шелковое платье с широкой юбкой. Он смотрел на нее и ощущал, как теплая волна желания поднимается к груди.
Уходить после спектакля Стефанио не спешил. «У этой девицы наверняка нет недостатка в поклонниках, — размышлял он, — и пустыми ухаживаниями ее не покорить. Значит, надо придумать что-то необычное… Ха, экзальтация! Это как раз то, что нужно».
Он обошел помост и встал так, чтобы видеть уходящих актеров. Пока они не появились, Стефанио постарался отрешиться от шума и суеты вокруг. Через несколько минут щеки его порозовели, а в глазах появился восторженный блеск.
«Изабелла» вышла одной из первых. Он бросился к ней и с поклоном сказал:
— Синьорина, я восхищен вашим талантом! Позвольте сопроводить вас, дабы успеть выразить все то, что я имею сказать.
Девушка насмешливо выгнула брови и кивнула на стоящую поблизости повозку.
— Благодарю, синьор, но меня ждет коляска.
Стефанио быстро взглянул в указанную сторону — в повозке никого, кроме кучера, не было. Он порывисто наклонился, выдернул из-за голенища кинжал, который всегда носил с собой, и приставил к шее.
— Клянусь, синьорина, я перережу себе горло, если вы не позволите вас сопровождать.
Она с удивлением взглянула на пылкого поклонника и рассмеялась.
— Ох, сколько страсти. Что ж, если это для вас столь важно, извольте.
Через несколько минут они уже сидели бок о бок в коляске, и Стефанио горячо говорил:
— Я приехал из Венгрии, синьорина, и раньше никогда не видел таких спектаклей. Ваша игра поразила меня до глубины души. Я даже подумываю, не пойти ли и мне в актеры.
Конечно, делать этого он не собирался, ему хотелось лишь польстить прелестной артистке.
— Кто вы? — спросила она с едва уловимой насмешкой.
— Меня зовут Стефанио Надьо. Не назовете ли и вы свое имя, божественная синьорина?
— Лукреция. Лукреция Риччи.
Всю дорогу Стефанио превозносил и игру Лукреции, и ее красоту. Она недоверчиво улыбалась, но не прерывала. Ей явно было приятно, что он отдает должное ее таланту.
Вскоре они прибыли на площадь Минервы, где позади доминиканского монастыря, на улочке, столь узкой, что она даже не имела названия, приткнулся покрытый желтой штукатуркой домик девушки. Проводив ее до самых дверей, Стефанио взмолился: