Хроники вечной жизни. Иезуит
Шрифт:
— У трактира осталась наша повозка, пригони-ка ее сюда.
Через несколько минут все уже сидели в коляске. Чикко продолжал ныть:
— Великолепный синьор, умоляю, отпустите. Ведь они меня живьем сожрут.
Не слушая его, Стефанио доехал до деревни.
— Где твой дом? — обернулся он к крестьянину.
— Вон тот, серый, второй с конца.
Они подъехали к старенькому домишке с покосившейся изгородью, подоспевшие крестьяне помогли дотащить раненого до спальни. Стефанио сам промыл и перевязал его рану. Когда он вышел из дома, вокруг коляски уже собралась толпа. Гвалт стоял оглушительный. Мужчины угрожающе потрясали вилами, а хозяюшки, ругаясь и обзывая Чикко, норовили ударить его кто поварешкой, кто мотыгой. Но к решительным боевым действиям не приступали, поскольку рядом с воришкой сидела Лукреция.
Увидев Стефанио, крестьяне бросились к нему.
— Он украл у меня серебряный кваттрино!
— А у меня два медных!
— Отдайте его нам, мы с ним разберемся!
Вид у них был столь решительный, что Чикко, вцепившись в сиденье, заверещал:
— Нет-нет, мой великолепный синьор, не отдавайте! Пожалуйста, умоляю, заберите меня отсюда!
Стефанио делал вид, что раздумывает. Он стоял, качаясь с носков на пятки, и свысока поглядывал на орущую толпу. Лукреция с удивлением смотрела на него: какой он решительный и в то же время вальяжный. Сразу видно, что привык повелевать крестьянами в своем венгерском поместье.
— Не стоит отдавать им этого бедолагу, Стеффо, — прошептала она.
— Прекрасная синьорина права, послушайте ее, синьор, возьмите меня с собой… Я вам пригожусь.
— Ладно. — Стефанио вздохнул и кинул крестьянам несколько серебряных монет. — Держите, а этого я забираю.
— О, мой великолепный синьор, я ваш слуга на всю жизнь, — затараторил Чикко.
— Будешь болтать — выкину на ходу, — пригрозил Стефанио, залезая в коляску.
Приехав в Рим, влюбленные завезли Чикко домой. Стефанио дал ему пару монет, строго наказав:
— С воровством завязывай.
— О, великолепный синьор, не возьмете ли вы меня к себе на службу? — взмолился парень.
— Вот уж нет. Но если будет нужда, я пришлю за тобой.
Между тем осень подходила к концу, и гулять по улицам становилось все неуютнее. Стефанио снял две комнаты с отдельным входом в доме на Соляной дороге и предложил Лукреции проводить время там. Но девушка решительно отказалась: несмотря на внешность роковой красотки, она была весьма целомудренна. Пришлось Стефанио поклясться на Библии, что он не прикоснется к ней, и в конце концов она согласилась приходить в особенно холодные дни. Возлюбленный свято соблюдал обещание и не пытался ее соблазнить. Лукреции нравилось, что он держит слово.
На самом деле свои мужские потребности Стефанио удовлетворял на стороне. Инстинктивно он чувствовал, что девушка может воспринять попытки сблизиться как оскорбление, и не хотел рушить установившуюся гармонию. Лишь бросал пламенные взгляды, дабы она видела, что он хочет ее, но, связанный обещанием, держит себя в руках. Вооруженный иезуитской моралью и столетним опытом, Стефанио прекрасно понимал, что это лучший способ сломить сопротивление Лукреции.
Постепенно неприязнь между Андреа и Стефанио переросла в открытую вражду. Первый шаг был сделан, когда преподаватель логики поручил студентам написать небольшой трактат о парадоксе лжеца. Стефанио готовил работу не меньше месяца, но когда вечером накануне сдачи трактата зашел в свою комнату, то обнаружил в камине лишь обгоревшие обрывки.
Глаза Стефанио угрожающе блеснули. Он не сомневался: это дело рук Андреа Кальво.
«Ладно, парень, война так война. Посмотрим, сможешь ли ты переиграть дворцового интригана».
Ночь ушла на то, чтобы попытаться восстановить утраченный трактат. Но разве возможно за несколько часов сделать то, на что полагался месяц? Работа получилась скучной и неглубокой.
На следующий день он впервые получил выговор «за нерадение в учебе».
Стефанио и Роберто Бантини сидели в «Золотой форели». Большой зал, освещенный множеством свечей, был полон народу. В углу на вертеле служанка в белом чепце жарила тушу кабана, аппетитный запах которого расплывался по всему трактиру. У противоположной стены музыканты развлекали гостей игрой на виолах, а рядом с полдюжины посетителей с азартом кидали кости. Разговоры, хохот, стук кружек, пиликанье виол сливались в громкий шум и создавали столь любимую многими атмосферу веселого безделья.
Порядком набравшись, Стефанио и Роберто обосновались возле стойки Клариче и завели разговор о недавнем происшествии с трактатом.
— Ты хоть кого-нибудь подозреваешь? — спросил Роберто.
— И думать нечего, это Кальво.
— Не знаю… Раньше я за ним такого не замечал.
— Ох, уж этот ваш Андреа Кальво, — вдруг сказала девушка. — Как же он мне надоел!
— О чем ты, Клариче?
— Как ни придет, сразу ко мне, и ну меня уговаривать.
— На что? — нахмурился Роберто, пытаясь понять, о чем идет речь.
— А то вы не знаете, на что, — фыркнула трактирщица и красноречиво указала пальцем на потолок.
Друзья ошалело уставились друг на друга. Наконец Стефанио сообразил, что девушка намекает на сдающиеся комнаты второго этажа.
— Погоди, ты хочешь сказать, что он пытается тебя соблазнить?
— Ну да. Постоянно уговаривает, просто проходу не дает. Нравлюсь я ему, видите ли. Да мало ли, кому я нравлюсь.
— Эй, красавица, два глинтвейна, — крикнули из зала.
Клариче быстро налила две кружки и отошла, а Роберто с недоумением уставился на друга.
— Ты слышал?
— Не глухой, — отмахнулся Стефанио и задумался. В глазах его мелькнули озорные искорки.
— Вот что, Филин, — повернулся он к Роберто, — возвращайся в Григорианум, а мне еще надо кое-что сделать.
— Да какое там возвращайся, с ума сошел? Ведь этот ловкач и в самом деле соблазнит ее. Стефанио, точно тебе говорю, я этого не переживу. Я ее люблю, понимаешь? По-настоящему люблю.
— Я кое-что придумал. Положись на меня и спокойно иди. Не волнуйся, синьор Кальво ответит и за совращение, и за мой сгоревший трактат.