Хроники Януса
Шрифт:
– Мм-м… – отпив маленький глоток из и смачно причмокивая, промычал он, – недурственно.
– Мы, смертные тоже кое-что в этом понимаем, – подмигнул я.
Я встал и подошёл к серванту. Вынул бутылку вина и два бокала.
Аккуратно наполнив до половины бокалы, я протянул один ему. Он кивнул и взял.
Я уселся напротив него.
– Cнова тебе не сидится, Фортунатов. Ну, куда на сей раз тебя занесло?
– Коста-Рика.
– Ого. Тогда рассказывай: ладно за морем иль худо, и какое там есть чудо.
Он, побултыхав бокал, понюхал, затем сделал осторожный глоток,
– За морем житьё не худо. Совсем не худо. Сказочная природа, удивительно чистая вода. Люди, люди очень приветливые. Чудо же там вот какое. Я был в местечке Никойа. И там в одном из ресторанчиков я заказал рыбу. К ней полагался местный лизано. Я уже до этого пробовал лизано и знал его вкус. Но эта штука была совершенно другая. Такое ощущение, что я ей не рыбу, а мясо. Я тогда спросил у повара как он…
И Витольда понесло.
Я сделал глоток из бокала и, откинувшись в кресле, улыбнулся. Дальше я знал уже всё наперёд. Дальше будет монолог минимум минут на двадцать. С чего бы он не начинал, всё переходило на особенности кулинарии. Я сказал прежде о его «религии». Его страстью сродни чувству верующего была еда. Он относился к ней с необыкновенным трепетом, и я теперь уже не исключаю, и я говорю это на полном серьёзе: между пищей и Витольдом установилось магическое единение – пища словно платила ему благоволением в ответ на его обожание, и результатом такого благоволения был его рафинированный гедонизм и неуёмная радость жизни; то, что французы называют joie de vivre.
Витольд знал о пище всё, или почти всё. Как религиозный паломник он объездил едва ли не весь земной шар, тратя все свои деньги на знакомство с местными кулинарными святынями и вкушая разные блюда. Так он жил. Его блоги в сети собирали тысячи подписчиков, а гламурные журналы наперебой предлагали ему вести колонки ресторанного критика. Я искренне не понимал, почему он не бросит свою скучную работу счетовода, чтобы всецело посвятить себя своему хобби. Или он вполне мог бы открыть кафе, как Бертран – и уверен, это не было бы убыточным делом. Или написать книгу о вкусной пище и своих пилигримствах в поисках её по всему миру – Витольд довольно неплохо умел излагать свои мысли и я даже как-то записал один из его монологов на диктофон. Но он почему-то не хотел это делать. Всякий раз (а это было раза два или три) когда в шутку или всерьёз я поднимал этот вопрос, он уходил от него. Поняв это, я оставил попытки его уговорить.
Другой его чертой была его страсть к розыгрышам. Разумеется, кулинарным. Помню, как он как-то завалился к нам с какими-то мясным филе, завернутыми в фольгу и склянкой с вьетнамским соусом. Моя бывшая всё разогрела. Мы уселись и стали есть. «Какая вкусная индюшка, – сказала жена, – и соус тоже.» – «О, да, да, – поддакнул он, – кушайте на здоровье!» Мы уплетали за обе щёки. Всё это время он глазел на нас с каким-то восторженно-таинственным выражением лица. " Ну что, понравилось?» – осведомился он, затаив дыхание, когда мы закончили. «Да, – сказал я, вытирая губы. –Но это не
– …ты слушаешь меня или нет?
– Конечно слушаю.
– Так вот. Я спросил этого болвана Пабло зачем он добавил сюда эти ингридиенты. Это начисто меняет вкус. Он сказал, что вышло это совсем случайно, что он не хотел, и так далее, бла-бла-бла. Не хотел! Гм, если бы он знал, что он сделал! Лизано супремо! Он мог бы это запатентовать как совершенно новый соус! Я этого не понимаю, – пробурчал он разочарованно.
– Есть вещи, друг Горацио, что и не снились нашим мудрецам.
– Какая уж там мудрость.
– Это Шекспир.
– Ах, отстань.
Он взглянул на часы, надул щёки, выдохнул и покачал головой.
– Эге-ге, однако мне пора.
Он встал. Рядом с ним был старый кожаный жёлтый портфель, пухлый на вид, видимо от бумаг внутри. Этот портфель был мой подарок. Это я специально подыскал ему, сильно, однако, сомневаясь что я делаю, даря его на именины. Я думал, он засунет его в чулан, но он полюбил его и стал использовать – и меня это радовало. Вкупе с его твидовым пиджаком он шёл ему, дополняя его типаж.
– Я чуть не забыл, – спохватился он. – Я пришёл к тебе только ради этого и едва не забыл…
Он открыл портфель. Я думал, что он извлечет оттуда какое-то экзотическое лакомство. Но я ошибся.
– Вот. Купил это там в антикварном магазине, – и он протянул мне предмет.
Я взял его. Это была игрушка. Точнее, это была кукла. Кукла в виде девочки с косичками. Явно старая, на вид начала века.
– Мой подарок тебе, – сказал он. – Я знаю, что тебе нравятся всякие механические штуковины.
Витольд опять сунул руку в портфель и, покопавшись, достал ещё что-то. Это был заводной ключ. Он вставил ключ в отверстие в груди игрушки и несколько раз повернул его по часовой стрелке. Что-то внутри щёлкнуло. Кукла ожила. Её глаза повернулись сначала влево, потом вправо, левая рука слегка поднялась. И затем раздался голос. Вернее, это с большой натяжкой можно было назвать голосом. Некоторые высокие похожие на речь металлические звуки прорывались сквозь скрежет и треск… Завод кончился. Кукла замерла.
Я слышал и даже видел одну из говорящих кукол Эдисона конца 19-го века. Эта была не одна из них, и казалась как минимум старше лет на пятьдесят.
– Она неисправна, – произнёс он как бы извиняясь. – Ничего?
– Ничего? Да ты просто сокровище раскопал. Спасибо, дружище. – Я бросился обнимать его.
– Ну вот и славно, вот и славно, – похлопал он меня по спине, – так рад тебе угодить.
За это я и любил его.
Мы спустились вниз.
– Значит, всё? – грустно произнёс он, разглядывая фото в рамке на комоде.