Хрупкий лед
Шрифт:
Такие матчи, чаще всего, показывали поздно вечером. Но мама не гнала их спать. Специально попросила разрешения у Веры Семеновны оставлять Настю ночевать у них дома в такие дни. И они вместе сидели перед экраном, возбужденно наблюдая за игрой. И так же вместе мечтали о том, что когда-то и он будет вот так же играть за известную команду.
Чемпионат России был его единственным шансом по-настоящему заняться хоккеем. Эдуард Альфредович, если видел потенциал в своих воспитанниках, иногда приглашал на «смотрины» тренера одной из команд Санкт-Петербурга, пользуясь старыми связями. И если тот оказывался доволен увиденным — мог заключить контракт с семьей парня. Такое уже случалось. И именно на это надеялся и Сашка, и его мама. А теперь, из чувства солидарности с другом, и Настя.
Конечно, шанс был не так уж и велик. И не только Саша показывал хорошие результаты. Но они не собирались сдаваться. И именно Настя придумала уговорить тренера позволить Саше заниматься еще и на выходных. Эдуарду Альфредовичу некогда было выделять ему время в эти дни, но они приходили на лед сами. Саша научил Настю сначала стоять, а потом и свободно передвигаться по льду. Ради этого мама даже выделила деньги из их бюджета, чтобы купить девочке пусть и подержанные, но свои коньки. Они брали у ребят щитки и шлем, и она становилась на ворота.
Честно говоря, первое время Сашка побаивался отрабатывать на ней удары. Девочка, все-таки, да и опыта — ноль. Не дай Бог, он поранит ее. Нельзя же причинять боль лучшему другу. Но девочка, на удивление быстро освоилась. И уже через пару месяцев разгадывала и отбивала его атаки, как заправский вратарь, все время заставляя Сашку выдумать что-то новое, чтобы пробить ее оборону.
Приближался Новый год и Наталья понимала, что они просто обязаны отпраздновать праздник «как положено». Тут уж никак не обойдешься маленькой елкой из серебристого «дождика» и килограммом мандарин. В этом году с ними Настя, а у девочки, как понимала Наташа, ни разу не было настоящего Нового года. Конечно, придется «затянуть пояса», чтобы сэкономить денег на праздник, но Шурка, наверняка, поймет. Ее сын души не чаял в этой девочке и готов был, что угодно сделать для нее.
Наталья улыбнулась и тихонько перемешала чай ложкой, стараясь не звенеть о стенки чашки, чтобы не разбудить сына. Тот настолько устал после последней тренировки, что заснул еще в восемь вечера, едва вернулся из приюта, куда проводил Настю.
Наталья была очень рада тому, что однажды Шурка встретил эту девочку, потому что она дала ему то, что не могла дать Наташа. Как бы сильно она не любила своего сына, на чтобы не была готова ради его счастья — любому человеку кроме любящих родителей нужны друзья. А до этого Шурке не особо везло ни на одних, ни на других.
При воспоминании о бывшем муже улыбаться расхотелось. Вернулась привычная, давно притупившаяся, но никак не желающая полностью уйти из ее сердца боль и тоска. Наташа до сих пор любила его. Пусть и была зла на него. Пусть и держала в душе обиду. Любила все равно. И ей было больно и от того, что он так поступил с ними, и от того, что сейчас живет с другой. Той, что разделяет его любовь к «зеленому змию».
Иногда она возвращалась в их старый двор. Зачем? Сама не знала. Наверное, чтобы помучить себя. И с болью, с ревность, издалека следила за все еще любимым, но таким далеким и уже чужим человеком, который так глупо и пусто тратил, гробил свою жизнь, даже не вспоминая, наверное, ни о ней, ни об их сыне.
Она ни за что бы раньше не поверила, что человек может настолько измениться. А вон, как, оказалось. Алкоголь меняет всех. И ведь, поначалу, Дима пил немного, и казалось, что совсем не влияет это на него — а вышло-то все вот так. Самое странное, что он никогда не злился на нее или других, будучи на подпитии. Вся агрессия выливалась на беспомощного и ни в чем не повинного маленького сына.
Сначала, сразу после рождения Сашки, все было хорошо, даже замечательно. Дима очень радовался, да и пил, вроде бы, не так часто. А может это Наталья уже подзабыла просто. Но, чем дальше, тем тяжелее становилось. Сыну исполнился год, прошел второй, а он никак не начинал говорить. Так: «мама», «папа», «дай», «вот». Да еще с пять-семь слов. И сколько бы они его ни учили, сколько бы ни пыталась подтолкнуть, заставить говорить, а не невразумительно что-то бормотать, ничего не выходило. Дима начал злиться, говорить, что это не нормально, и их сын, наверное, идиот. Тревожилась и Наталья, но она ни на секунду не усомнилась в способностях своего ребенка. Участковый терапевт, после ее жалобы, направил их к невропатологу и к логопеду. Те вместе обследовали Шурку, совещались какое-то время и, наконец, поставили совсем не легкий диагноз «задержка речевого развития». Нелегкий потому, что очень многие в их стране, подобно ее мужу, считали таких детей почти недоразвитыми. Даже педагоги и воспитатели. Хотя это было совсем не так. Хорошо, что ей толковые врачи попались в поликлинике. Не дали опустить руки, помогли, научили, как самой заниматься с сыном. Как помочь ему догнать своих сверстников. Да и сами — уделяли Саше время, следили за течением этого состояния, назначали упражнения, витамины, даже массажи. И, казалось б, малышу становилось лучше. Однако стоило маленькому Шурке увидеть пьяного отца — он опять замыкался, невнятно мычал или начинал плакать. А тот злился все больше и больше, пока, наконец, не дошло до того, что Дима поднял на сына руку. Первый раз Наталья простила мужа, поверила, что такое больше не повторится. Но когда поняла, что Дима не сдержал слова, когда вновь увидела, как он того бьет — не выдержала, закрыла пятилетнего Шурку собой. А потом, когда ошарашенный тем, что ударил ее, Дима падал на колени и плакал, пьяно растирая слезы вины по лицу, собрала вещи и ушла с сыном к матери. И на следующий же день подала документы на развод.
И, странное дело, но уже через два месяца, Шурка заговорил, едва ли не захлебываясь словами и предложениями, которые просто лились из него, как льется вода из переполнившейся чашки. Да, не всегда он произносил слова правильно, часто спотыкался и путал слоги. Но это было уже не важно, главное, что ее сын стал говорить. И только тогда Наталья задумалась, а не жизнь ли с вечно пьяным отцом была повинна в том, что творилось с ее сыном. Не то ли, что Шурка постоянно боялся и старался не попадаться на глаза Диме?
Эта догадка была одним из самых страшных открытий и пониманий в ее жизни. Знать, что могла это изменить, что видела, как боялся ребенок отца в подпитии — и ничего не предпринимала, было ужасно. И навсегда, наверное, поселило в ее сердце вину перед сыном. Она знала, что сделает что угодно, откажется от всего на свете для себя, лишь бы дать что-то Шурке, лишь бы он получил все, имел, что ни пожелает. Нет, она не баловала его и очень старалась воспитать хорошим, достойным человеком. Понимала, что ему предстоит стать мужчиной, и не хотела, чтоб тот стал подобным тем, кого сейчас так много вокруг, и кто ну никак не похож на «мужчин». Но хотела, чтобы он смог чего-то добиться. А уж теперь, когда Сашка так увлекся хоккеем, она готова была пойти на что угодно, лишь бы помочь сыну достичь заветной цели. Осуществить мечту.
Однако, несмотря на то, что они с сыном достигли огромных результатов в лечении, несмотря на то, что его без всяких оговорок взяли в обычную школу и давно сняли диагноз — Шурке плохо давалось общение с одногодками и чужими людьми. Оттого и была Наталья настолько благодарна девочке Насте, рядом с которой ее сын ощущал себя настолько свободно, что «заливался соловьем», забывая об ошибках и неправильных склонениях. И она поощряла эту дружбу. Старалась дать частичку семьи и тепла и Насте, в благодарность за то, что девочка делала ее сына уверенней в себе и счастливей.
Наталья даже, тайком от детей, пыталась выяснить, не могут ли они удочерить Настю? Но Вера Семеновна сказала, что им, к сожалению, такого, скорее всего не разрешат. И не только из-за проблем с документами Насти, но и потому, что Наталья — мать-одиночка, да и их материальное состояние не убедит попечительский совет в том, что она сможет содержать двух детей. Наташа очень расстроилась. Ей хотелось и Насте помочь, и порадовать своего сына. И Наталья не боялась того, что пришлось бы работать больше. А если бы у нее своих детей было двое, разве бы она их не смогла бы обеспечить? Смогла бы! Костьми легла бы, но сумела бы. Однако ее доводов, похоже, никто здесь не будет слушать. Такова система.