Хрущевцы
Шрифт:
– Давайте выпьем и покушаем!
– пригласил нас Козлов,- но это было не то. Ему хотелось беседовать с нами с целью разузнать, каково было наше настроение и наша предрасположенность.
Он начал беседу так:
– Теперь комиссия уже закончила проект, и почти все мы согласны с ним. Согласны и китайские товарищи. Имеется еще 4-5 вопросов, относительно которых еще не достигнуто общее мнение, но касательно их мы можем выпустить внутреннее заявление.
И, обратившись к Хюсни с целью заручиться его одобрением, сказал ему:
– Не так ли? Хюсни отвечает ему:
– Нет, это не так. Работа не завершена. У нас имеются возражения и оговорки, которые наша партия изложила в письменном заявлении,
Козлов побледнел, не смог заручиться его одобрением. Я вмешался и сказал Козлову:
– Это будет серьезное совещание, на котором все проблемы должны быть поставлены правильно. Многие вопросы в проекте поставлены превратно, но особенно превратно они проводятся в жизнь, в теории и на практике. Все должно быть изложено в заявлении. Мы не допустим никаких внутренних листков и хвостов. Ничего в темноте, все в свете. Для этого и проводится совещание.
– Не надо говорить пространно, - сказал Козлов.
Один из нас говорит ему, посмеиваясь: - И в ООН мы говорим вдоволь. Там Кастро выступал четыре часа, а вы-то думаете ограничить нам время выступлений!
Хюсни сказал ему:
– Вы два раза прервали нас в комиссии и не дали договорить.
– Это не должно иметь места, - добавил я.
– Вам должно быть ясно, что подобных методов мы не примем.
– Мы должны сохранить единство, иначе это трагедии подобно, сказал Козлов.
– Чтобы сохранить единство, надо высказываться открыто, сообразно с марксистско-ленинскими нормами, - ответили мы ему.
Козлов получил отпор, поднял бокал за меня, закусил и уехал.
Все время вплоть до начала совещания было занято нападками и контрнападками между нами и ревизионистами всех степеней. Ревизионисты объявили нам войну широким фронтом, и мы также давали отпор по горячим следам их нападкам.
Они старались любой ценой добиться того, чтобы мы на совещании не критиковали их открыто за совершенные преступления. Будучи уверенными в том, что мы не отойдем от своих правильных взглядов и решений, они прибегали и к измышлениям, утверждая, будто то, что мы поставим на совещании, было необоснованно, "вносило раскол", будто мы "трагически" ошибались, будто мы были виновниками" и должны были изменить путь, и т.д. и т.п. Советские усиленно обрабатывали в этом отношении все делегации братских коммунистических и рабочих партий, которые должны были принять участие в совещании. Что касается до себя, то они прикидывались "непогрешимыми", "невинными", "принципиальными", вели себя так, будто они держали в руках судьбу марксистско-ленинской истины.
Провокации и давление на нас приняли открытый характер. На приеме, устроенном в Кремле по случаю 7 ноября, ко мне подошел бледный как смерть Косыгин и стал читать мне sermon (По-французски: проповедь) о дружбе.
– Дружбу с Советским Союзом, основанную на марксизме-ленинизме, мы будем беречь и отстаивать, - заметил я.
– В вашей партии имеются враги, которые ополчаются против этой дружбы, - сказал Косыгин.
– Спроси-ка его, - обращаюсь к Мех-мету Шеху, который хорошо владел русским языком, - кто это за враги в нашей партии? Пусть он нам скажет.
Косыгин попал впросак, начал хмыкать и говорить:
– Вы неправильно поняли меня.
– Бросьте!
– сказал ему Мехмет Шеху;
– мы вас поняли очень хорошо, но вы не смеете говорить открыто.
Мы ушли, покинули эту ревизионистскую мумию.
(В течение всего вечера советские не оставляли нас одними и в покое: они изолировали нас друг от друга и окружали по заранее подготовленной мизансцене.)
Вскоре нас окружили маршалы Чуйков, Захаров, Конев и др. Они по указке пели на иной лад: "Вы, албанцы, боевой народ, здорово воевали, вы как следует выстояли, пока не одержали победу над гитлеровской Германией", и Захаров продолжал забрасывать камнями германский народ. В этот момент к нам подошел Шелепин. Он стал возражать Захарову относительно сказанного им по адресу немцев. Возмущенный Захаров, не считаясь с тем, что Шелепин был членом Президиума и начальником КГБ, говорит ему: "Ну тебя, чего ты вмешиваешься в разговор, не тебе учить меня, кто такие немцы! Когда я воевал с ними, ты был молокососом".
В ходе этой беседы надменных маршалов, опьяненных водкой, Захаров, который когда-то был начальником Военной Академии им. Ворошилова, стал говорить комплименты Мех-мету Шеху, который вместе с другими товарищами был направлен туда обучаться сталинскому военному искусству. Перебив его. Мех-мет Шеху сказал: "Спасибо вам за комплименты, но не хотите ли вы сказать, что и ныне, здесь, в Георгиевском зале, мы являемся старшим и подчиненным, начальником и слушателем?"
В беседу вмешался маршал Чуйков, который был не менее пьяным; он сказал: "Мы хотим сказать, что албанская армия всегда должна стоять на нашей стороне .. .". Мы тут же ответили ему: "Наша армия является и останется верной своему народу и преданно будет отстаивать, на пути марксизма-ленинизма, дело строительства социализма; она была и остается оружием диктатуры пролетариата в Албании, признает и будет признавать только руководство Албанской партии Труда. Этого вы еще не знаете, товарищ маршал Чуйков? Тем хуже для вас!"
Маршалы получили отпор. Кто-то из них, не помню, Конев или кто-то другой, видя, что беседа не прошла по их расчетам, вмешался и вставил: "Прекратим эти разговоры, давайте выпьем стаканчик за дружбу между двумя нашими народами и двумя нашими армиями".
Однако, наряду с этой лихорадочной антиалбанской и антимарксистской деятельностью, Хрущев и хрущевцы открыто напали на нас в материале, посланном ими китайцам, в котором они обрушивались и на них. Этот материал они вручили всем делегациям, включая и нашу делегацию. В этом материале, как уже известно, хрущевцами Албания не считалась больше социалистической страной. Хрущев, с другой стороны, в ходе беседы говорил Лю Шаоци: "Мы проиграли Албанию, но не проиграли чего-либо значительного: вы выиграли ее, но вы не выиграли чего-либо значительного. Партия Труда была и остается слабым звеном в международном коммунистическом движении".
Тактика хрущевцев нам была ясна. Они прежде всего угрожали нам словами: "Это от нас зависит, быть или нет вам социалистической страной, так что во врученном вам материале Албания больше не фигурирует социалистической страной", и, во-вторых, они угрожали другим, говоря им, что "Албанская партия Труда не является марксистско-ленинской партией, поэтому тот, кто будет защищать ее как таковую, тот допустит ошибку и будет осужден вместе с Албанской партией Труда". Другими словами, это означало: "Вам, коммунистическим и рабочим партиям, которые придете на совещание, уже сейчас надо уяснить себе, что то, что скажет Энвер Ходжа на совещании, это измышления, это слова антисоветчика".
На совещании стало ясно, как были заблаговременно подготовлены Ибаррури, Гомулка, Деж и другие.
За несколько дней до моего выступления на совещании Хрущев попросил встречи со мной, понятно, с целью "убедить" нас изменить позицию. Мы решили пойти на эту встречу, чтобы еще раз разъяснить хрущевцам, что мы не отойдем от наших позиций. Но тем временем мы прочитали материал, о котором шла речь выше. Я встретился с Андроповым, который в те дни суетился, как связной Хрущева.
– Сегодня я прочел материал, в котором Албания не фигурирует как социалистическая страна, - сказал я ему.