Хрущевцы
Шрифт:
Вот почему наша партия направила в Бухарест товарища Хюсни Капо лишь для обсуждения вопроса о сроке созыва предстоящего совещания, а также для участия в свободном обмене мнениями, как об этом уже договорились наши партии, по вопросам международного положения, сложившегося после провала Парижской конференции (Начало работы этой конференции, в которой должны были участвовать главы правительств Советского Союза, Франции, США и Великобритании, было назначено на 16 мая 1960 года. Она была торпедирована американской провокацией с шпионским самолетом "У-2". который вторгся в советское воздушное пространство и был сбит советскими войсками 1 мая 1960 года.)
Как показали последующие факты, бухарестское Совещание превратилось в заранее подготовленный хрущевцами заговор. Усилились попытки, то замаскированные, то явные (ибо хрущевцам была известна принципиальность нашей партии) вовлечь и нас в этот заговор.
Когда товарищ Гого Нуши возвращался из Пекина в Албанию, в Москве у него просил встречи Брежнев, ставший к тому времени Председателем Президиума Верховного Совета. Гого встретил Брежнева, который пространно говорил ему о разногласиях с китайцами.
За четыре-пять дней до начала бухарестского Совещания, когда я и Хюсни обсуждали вопрос о том, какую позицию занять ему на съезде румынской партии, к нам поступила радиограмма от Мехмета Шеху, который несколько дней находился в Москве на лечение. Своей радиограммой он сообщал о неожиданном "визите", нанесенном ему Косыгиным.
Косыгин целые полтора часа говорил ему о противоречиях, имевшихся у них с Коммунистической партией Китая. Мехмет Шеху выслушал его, а потом сказал:
– Все, что вы сообщили мне, очень тяжело. Удивительно, почему вы дали этому до такой степени усугубиться.
Косыгин сказал:
– Мы ни одной уступки не сделаем, ни одной, - и добавил: - нам очень понравилось мужественное, героическое поведение товарища Белишовы в Пекине на переговорах с китайцами. Советник нашего посольства в Пекине сообщил нам содержание беседы, которую она имела с ним после переговоров с китайцами.
Мехмет Шеху еще не знал об этих действиях и кознях Лири Белишовы, но тем не менее холодно и резко сказал Косыгину:
– Мне не известно, что вам говорила Лири Белишова. Я знаю, что, беседуя с нами, Микоян попросил нас ни с кем не говорить об этих вопросах.
Нам уже все стало ясно: Хрущев подготавливал бухарестский заговор и хотел обработать нас, чтобы любой ценой заставить и нас мириться с его ревизионистскими взглядами и позицией.
В те дни здесь, в Тиране, советский посол Иванов почти каждые два дня приходил к нам, то принести какой-либо книжный каталог, то передать нам какую-либо незначительную информацию; в действительности же он приходил щупать нам пульс, разузнать, поеду ли я в Бухарест или нет, какую позицию собирались мы занять там и т.д. и т.п. Но и я провожал его обычными разговорами, не сообщая ничего другого, кроме официально известного.
Помню, к середине июня Иванов навестил меня в рабочем кабинете, чтобы "сообщить" весть, которую двумя-тремя часами раньше я услышал по радио. Я понял, что, как обычно, у него на уме было другое. Это было время, когда советские и Хрущев громко рекламировали Парижскую конференцию в верхах, которая должна была принести человечеству "мир". Если не ошибаюсь, Хрущев поехал в Париж, хотя и произошел инцидент с американским шпионским самолетом У-2, сбитым советской ракетой.
– Какого вы мнения о Парижской конференции, - спросил меня Иванов.
– Раз они поехали туда, - говорю я ему, - пусть собираются, но, по-нашему, из этой конференции никакого толку не будет. Империалисты были и по-прежнему остаются агрессивными и опасными для народов и для социалистических стран. Так что, по-моему, Парижская конференция не даст никаких результатов.
Дня два спустя конференция лопнула как мыльный пузырь, так как американцы не только не попросили извинения, но и заявили, что будут и впредь заниматься шпионажем. И Хрущев был вынужден уехать, бросив несколько дымовых "шашек" в империалистов. Иванов вновь пришел ко мне и сказал:
– Товарищ Энвер, оказывается, вы были правы! Вы прочитали заявления Хрущева?
– Прочитал, -ответил я.
– Но так он всегда должен говорить против империалистов, так как они не стали и ни в коем случае не могут стать "разумными" и "миролюбивыми".
Такой была обстановка накануне бухарестского Совещания, которое началось и кончилось так, чтобы черным пятном остаться в истории международного коммунистического и рабочего движения. Хрущевцы устраивали его, якобы для того, чтобы установить срок созыва предстоящего совещания, но установление срока носило формальный характер - хрущевцы преследовали иную цель. Для них важно было принять некоторые решения, чтобы "единым блоком" идти на предстоящее совещание всех партий. Для них идти "единым блоком" значило идти, сплотившись как один вокруг хрущевских ревизионистов, чтобы беспрекословно мириться с их изменой марксистско-ленинской теории и правильной, революционной, марксистско-ленинской практике по всем международным и национальным вопросам. Короче говоря, Хрущев думал, что настало время установить железный закон в стане, которым он хотел командовать.
Но хрущевцы видели и были убеждены в том, что в этот стан, который они стремились хорошенько зажать в кулак, не собирались войти особенно две партии: Албанская партия Труда и Коммунистическая партия Китая. Более того. в наших решительных и принципиальных позициях они усматривали опасность разоблачения и расстройства своих тайных контрреволюционных планов. Вот почему Хрущев рассчитывал так: для того, чтобы совещание всех партий стало совещанием "единства", "солидарности", то есть совещанием полного подчинения, нужно было сперва свести счеты с Албанией и с Китаем. Логика Хрущева, как убежденного ревизиониста, заходила еще дальше: "Что касается Албанской партии Труда, обманывал он себя, ею не стоит заниматься, не атакуем ее прямо, ведь, в конце концов, это маленькая партия маленькой страны. Албанцы, считал он, упрямые, они рассердятся, станут на дыбы, но в итоге сдадутся, так как им некуда идти; что бы ни предпринимали, они у меня в руках". Сверхдержавная ревизионистская логика! Для Хрущева неотложной проблемой оставался Китай. Он думал так: "Либо Китай подчиниться и безропотно войдет в овчарню, либо же я осужу и сейчас же выгоню его из лагеря. Тем самым я и Китай осужу как раскольника, и Албанскую партию Труда нейтрализую, и какому-либо другому "блудному сыну", собирающемуся заартачиться, гайки закручу". Словом, Хрущеву обязательно нужно было предварительное совещание для сокрушения "непослушных", с тем чтобы на предстоящем совещании добиться "единства" без всяких трещин. Этому должно было служить и с этой целью было организовано им бухарестское Совещание.
Все партии европейских стран народной демократии послали в Бухарест первых секретарей, поэтому Хрущеву не понравилось, что меня не было и он осведомился:
– Почему не приехал товарищ Энвер? Можете ли вы передать ему, чтобы приехал?
Хюсни ответил ему:
– Товарищ Энвер сейчас не приедет. Он приедет на предстоящее совещание партий, время и место созыва которого мы установим здесь.
Поначалу мы ничего не знали, что затевали Хрущев и его сообщники в Бухаресте. Но вскоре мы получили от Хюсни первые радиограммы. Стали подтверждаться все наши предсказания. Начиналось бухарестское Совещание, чтобы дату установить, а кончалось оно тем, что в крестовый поход превращалось. Хрущев настаивал на том, чтобы на совещании обсуждался вопрос о разногласиях между Советским Союзом и Китаем, причем обсуждался он, конечно, в том направлении и в таком духе, в каком это он хотел. На этом совещании, утверждал Хрущев, могут "быть приняты и решения", и он требовал от других партий высказаться о "грубых ошибках Китая", солидаризоваться с советскими и "занять одну общую позицию". Я окончательно убедился в том, что речь шла об одном из самых гнусных и самых жестоких заговоров, и сразу же поставил вопрос на рассмотрение Политбюро.