Хрустальная пробка
Шрифт:
Он недолго ломал над этим голову. Он слишком хорошо знал такого рода загадки, чтобы надеяться, что и эта раскроется — и не из-за каких-то его усилий, а совсем иначе. Но очень расстроенный и встревоженный, он сейчас же запер свой особняк на улице Матиньон, поклявшись никогда, никогда больше не возвращаться сюда.
Тотчас же он занялся перепиской с Жильбером и Вошери.
Увы, его ждала новая неудача. Следствие хотя и не могло установить серьезных доказательств соучастия Люпена в этом деле, решило суд перенести в Париж и связало его с делом, касающимся Люпена вообще.
Таким образом, Жильбер и Вошери были заключены в тюрьму Санте. Там очень хорошо понимали, что надо помешать какому бы то ни было сообщению между заключенными и Люпеном, и целый ряд тщательных предосторожностей был предписан полиции префектом и выполнялся его помощниками. Днем и ночью испытанные агенты бессменно охраняли Жильбера и Вошери и не спускали с них глаз.
Люпен после двухнедельных бесплодных попыток принужден был отступить.
Он сделал это с затаенным бешенством и с возрастающим беспокойством.
— Самое трудное во всяком деле, — часто говорил он, — это не закончить, а начать его.
Но в данном случае с чего начать? Каким путем идти к цели?
Он сосредоточил свои мысли на депутате Добреке, первом обладателе пробки, которому, должно быть, было ясно ее значение. Каким образом Жильберу были известны все дела и поступки Добрека? Каким образом он производил за ним слежку? Кто сообщил ему, в каком месте депутат проведет вечер? Сколько загадок!
Сейчас же после нападения на виллу Мария-Терезия Добрек переехал в Париж на зиму в свой особняк, налево от садика Ламартинь, в конце бульвара Виктора Гюго.
Загримированный Люпен в образе старого фланирующего рантье, с тростью в руке, стал целые дни проводить на скамьях сквера и бульвара.
С первого же раза он сделал поразительное открытие. Два человека в одежде мастеровых, поведение которых изобличало их настоящую роль, наблюдали за домом депутата. Когда Добрек выходил, они пускались по его следам и шли позади него. Вечером они уходили, только когда в доме становилось темно.
В свою очередь Люпен следил за ними. Это были агенты сыскной полиции.
«Вот неожиданно, — подумал он. — Значит, Добрек на подозрении?»
На четвертый день, с наступлением ночи, к этим двум присоединились еще шестеро, которые встречались с первыми двумя в самом темном закоулке сквера. Среди них Люпен с удивлением узнал по росту и манерам знаменитого Прасвилля, бывшего адвоката, спортсмена, исследователя, в настоящее время елисейского фаворита, по таинственным причинам назначенного главным секретарем префектуры.
Вдруг Люпен вспомнил: два года назад между Прасвиллем и Добреком произошла громкая ссора на площади Пале-Бурбон. Причина ее осталась неизвестной. В тот же день Прасвилль послал своих секундантов, но Добрек отказался драться.
Некоторое время спустя Прасвилль был назначен секретарем.
— Странно… странно… — проговорил Люпен задумавшись, но все же не теряя из виду поведения Прасвилля.
В семь часов группа Прасвилля направилась к бульвару Генри Мартен. Калитка садика, находящегося с правой стороны особняка, пропустила Добрека, и два оставшихся агента пошли за ним и так же, как он, сели в трамвай на улице Тетбу.
Прасвилль тотчас же прошел через сквер и позвонил. Привратница открыла дверь. Произошло короткое совещание, вслед за которым Прасвилль с товарищами проникли в дом.
— Тайный и незаконный обыск, — сказал Люпен. — Элементарная вежливость требует, чтобы меня приобщили к нему. Мое присутствие необходимо.
Не колеблясь ни минуты, он вошел в особняк, дверь которого оставалась открытой, и, проходя мимо привратницы, которая наблюдала снаружи, он сказал тоном человека, которого ждут:
— Эти господа там?
— Да, в кабинете.
Его план был очень прост: если его заметят, он представится поставщиком. Но это было не нужно. Пройдя через пустынный вестибюль, он очутился в столовой, где никого не было, а через стеклянную дверь он мог наблюдать Прасвилля с его пятью товарищами.
Прасвилль с помощью подобранных ключей отмыкал все ящики. Потом перелистал все бумаги. Его компаньоны просматривали библиотеку, не пропуская ни одной книги, нащупывая корешки и перевертывая все страницы.
«Очевидно, они ищут какую-то бумагу, — подумал Люпен, — может быть, банковые билеты…».
Прасвилль воскликнул:
— Что за черт, мы ничего не найдем! — Вдруг он схватил четыре флакона из старинного погребца, вынул все четыре пробки и осмотрел их.
«Вот так штука! — подумал Люпен. — И он тоже охотится за пробками. Значит, дело не в бумаге? Право, я ничего не понимаю».
Затем Прасвилль просмотрел еще несколько вещей и сказал:
— Сколько раз вы приходили сюда?
— Шесть раз за зиму, — ответили ему.
— И вы хорошо обыскивали?
— Каждую комнату в продолжение целых дней, в то время как он отправился в свое турне.
— И все-таки, все-таки.
Он спросил опять:
— У него сейчас нет слуги?
— Нет, он ищет лакея. Он ест в ресторане, а привратница смотрит за домом. Эта женщина нам вполне предана.
Целых полтора часа Прасвилль настойчиво искал, ощупывая все безделушки, тщательно ставя их на те же места, с которых снимал.
В десять часов вошли те два агента, которые следовали за Добреком.
— Он возвращается!
— Пешком?
— Пешком.
— У нас есть время?
— О да!
Не торопясь, Прасвилль вместе с сыщиками вышел, предварительно осмотрев комнату и убедившись, что все на своем месте.
Положение Люпена становилось критическим. Он рисковал уходя столкнуться с Добреком, оставаясь здесь — быть лишенным возможности выйти.
Но убедившись, что окна столовой позволяли ему попасть прямо в сквер, он решил остаться. Впрочем, представившийся ему случай поближе познакомиться с Добреком был слишком выгоден, чтобы им не воспользоваться, а так как Добрек только что обедал, то было мало вероятно, чтобы он зашел в столовую.