Хрустальная волчица
Шрифт:
Тяжелым, душным покрывалом вычурного до крикливости убранства меня накрыла обстановка городского особняка Хагаардов, их наследница несколько талей назад переделала дом на свой вкус, и стойкое ощущение, что я в дорогом борделе лишь упрочилось с появлением безвкусных блестящих статуэток, вышитых камнями подушечек и позолоченных рамочек. Всё это на фоне кроваво-красного цвета у меня рождало лишь одно желание — бежать, сверкая пятками.
Хотя думаю, Клаусу, помешанному на тайнах крови, здесь более чем комфортно.
Аделла, с разметавшимися по подушкам шёлковыми волосами и припухшими от поцелуев губами, призывно взирала
В несколько шагов я приблизился
к окну и распахнул его настежь. Сладковатый дымок, что курился в будуаре, не вызывал желания, а лишал воли и вызывал тошноту, наркотический дурман был под запретом, и Аделла прекрасно знала моё отношение к этой дряни.
— Прикройся и давай поговорим, — сквозь зубы процедил я. В последнее время диалога у нас не получалось, хотя в детстве мы неплохо ладили. Именно поэтому я не возражал, когда отец предложил мне взять в пару наследницу Хагаардов, единственную медведицу, подходящую мне по возрасту. Но со временем истеричная, капризная, разбалованная любящими родичами, она стала кичиться своими происхождением и положением, слова о превосходстве и исключительности, то и дело слетали с её пухлых губ, унижая и обижая
— Ну и чего ты такой бука, Генрих? — хрипло протянула она, грациозно вытягиваясь на бархате. — К чему разговоры, когда есть дела поинтереснее.
Видимо её мозги достаточно проветрились от паров патоки*, чтобы понять, что я говорю серьезно. Соблазнительно, впрочем, она никогда по-другому и не двигалась, она поднялась с кушетки и накинула кружевной халат, который хоть и прикрыл её молочно-белое тело, всё же был слишком откровенен.
Смотреть на неё было на удивление неприятно, больше всего сейчас она напоминала мне змею, смертельно опасную дабойю**, такое же бледное тело, тот же немигающий, холодный взгляд и готовность вонзить ядовитые клыки в плоть зазевавшегося простачка. Не люблю разводить политес, да и уверен, она догадывается почему я здесь, вот и пытается отвлечь Я снял тонкую цепь с помолвочным кольцом, оно уже давно было мало даже на мизинец, и положил на вышитый золотом пуф.
Ноздри Аделлы затрепетали, она пыталась почувствовать на мне запах другой — пустая затея, а вот мне для этого даже не пришлось стараться, здесь всё пропахло Клаусом. Не только её комната, но и она.
— Нет, — сказала брюнетка, голосе прорезался металл, и куда только подевались воркующие нотки.
— Ты не верна мне.
— Ах, можно подумать ты блюдешь целибат.
— Мы взрослые люди, Дели, — она дернулась, когда я назвал её детским прозвищем. — Но Клаус?
— Может я хотела тебя позлить- фыркнула оборотница. Отличное оправдание, ничего не скажешь.
— И тебе это удалось. Я не возьму тебя после брата, мне, итак, приходится всю жизнь разгребать за ним беспорядок, — и в общем-то, до недавнего момента, я был не против. Он моя кровь и плоть, да только Николаус не любил никого, кроме, пожалуй,
— Нет, ты не разорвешь помолвку, и не бросишь меня как одну из своих девок! Ты не променяешь меня, я лучшее, что у тебя было, — кричала она, распаляя в себе злобу.
Я закатал рукав на правой руке, являя девственно чистую кожу на запястье и выше, до самого локтя. Там, где еще дем назад вился бледный, но легко угадываемый узор помолвочной вязи была лишь плоть.
— Покажи мне свою метку, Аделла, сама, или я заставлю тебя это сделать, — потребовал я. Она было попыталась отказаться, но прочитав что-то в моем взгляде — закатала алое кружево. — Как я и думал. Всё решено за нас, надеюсь ты отдавалась моему брату с достаточной страстью, чтобы после расторжения договоренностей, он оставил тебя себе. Ему всегда нравилось отбирать мои игрушки, но они слишком быстро ему надоедали. Я буду молчать, но не долго.
С этими словами я подошел к двери, и едва успел увернуться от графина с водой. Острый осколок, хрустальной иглой впился в щеку, но боли я не почувствовал, а едва вышел, в закрытую дверь вновь ударило что-то уже потяжелее хрусталя.
Первой моей мыслью, было то, что я наконец-то свободен.
Второй — она не должна узнать про Кайлу.
*Патока — подсластитель из крахмала, здесь наркотик для курения.
**Дабойя — самая опасная змея от яда которой нет противоядия, выведена магически.
Глава 11.
Любовь смеется над препятствиями.
Небольшая, но очень уютная ресторация гостиницы «Хмельной бычок» была переполнена, здесь были и завсегдатаи, крепко уважающие не только вкуснейшую говядину, что напрямую дала название постоялому двору, но и разнообразное дикое мясо, приготовленное по любимому рецепту всех оборотней: без специй, но с кровью. Большинство же поднимающих кружки со светлым, настоянным на диком меду элем, который принес славу Вестхоллу, прибыли на тестостероновые игры.
Выбор Альф, по сути, прекрасно отрепетированное действо, где каждый четко знал отведенную ему роль и придерживался её во время «сражения», был результатом так называемого жребия силы. По-настоящему договорных поединков было мало, в основном, будущие вожаки кланов держали лицо и сражались хотя бы в три четверти силы, дабы показать, что члены стаи не ошиблись с выбором.
Древний ритуал уходил своими корнями во времена Исконных, когда для выживания всего клана в лидере больше всего ценилась сила животной ипостаси, а не какой-то там ум или дальновидность. Времена те давным-давно канули в Лету*, а вот игрища, как дань традициям остались: и народ посмотреть, и себя показать.
Кланы Серебряных волков, Красных лисов и Снежных барсов планировали завтра выбрать себе новых предводителей.
Я внимательно оглядела залу силясь найти хоть одного человека и не смогла, даже владелец и персонал были двуипостатными, но истинная сущность гостей была скрыта, разве, пожалуй, пара медведей, выделялись из общей толпы своей статью. Как и Генрих Бладъёльтер, они были больше чем на голову выше окружающих, шире в плечах, а лица их носили снисходительно-благосклонное выражение, прекрасно давая понять присутствующим, что при желании, добродушная улыбка превратиться в оскал, а ударом лапы можно решить любое недоразумение, даже если таковым считается чья-то жизнь.