Хрустальный грот. Полые холмы
Шрифт:
— Теперь его найдут.
— О да. Далеко отсюда, в лесу. Будут считать, что его разорвал дикий кабан. — Снова быстрый взгляд искоса. — В конечном счете можно сказать, что он умер легко. В прежние времена ему бы распороли живот и гоняли вокруг священного дерева, пока его кишки не намотались бы на ствол, как пряжа на веретено.
— А Амброзий знает?
— Амброзий тоже принадлежит к людям короля.
Несколько шагов мы прошли молча.
— Ну а что будет со мной, Белазий?
— Ничего.
— Разве я не совершил святотатство, подсмотрев ваши
— Ты в полной безопасности, — сухо произнес он. — У Амброзия длинные руки. Почему ты так смотришь?
Я мотнул головой. Я не мог выразить это словами, не мог объяснить это даже самому себе. Это было все равно что оказаться безоружным в гуще битвы и вдруг обнаружить, что в руке у тебя щит.
— Ты не боялся? — спросил Белазий.
— Нет.
— Клянусь богиней, думаю, тогда это правда. Амброзий был прав: ты храбр.
— Если у меня и есть храбрость, то совсем не такая, которой надо восхищаться. Когда-то я полагал, что я лучше других мальчишек только потому, что не понимал и не разделял большинства их страхов. Конечно, и у меня были свои страхи, но я научился держать их при себе. Наверное, это была своего рода гордыня. Но сейчас я начинаю постигать, почему, даже когда опасность и смерть, не таясь, стоят у меня на пути, я не могу свернуть с него.
Он остановился. Мы уже почти дошли до рощи.
— Скажи мне — почему?
— Потому что они не для меня. Я часто боялся за других, но не за себя. Пока что. Думаю, люди боятся неизвестности. Они боятся боли и смерти, которые могут поджидать их за любым углом. Но бывают мгновения, когда я знаю то, что сокрыто, или то, что ожидает нас, или — я уже говорил тебе — вижу, когда то, что уготовано мне, лежит прямо у меня на пути. Я знаю, где меня ждут опасность и боль, и знаю, что время моей смерти еще не пришло; поэтому я не боюсь. Это не храбрость.
— Да. Я знал, что ты обладаешь даром видений, — медленно произнес Белазий.
— Это случается лишь изредка, и по воле Бога, а не по моей.
Я и так сказал слишком многое, а Белазий был не из тех, с кем можно делиться своими богами. Чтобы поменять тему, я поспешно сказал:
— Белазий, ты должен послушать меня. В том, что произошло, нет вины Ульфина. Он отказался сообщить нам хоть что-нибудь и остановил бы меня, если бы мог.
— Ты хочешь сказать, что если кто-то должен поплатиться, ты предлагаешь, что сам понесешь наказание?
— Ну, это кажется только справедливым, и, в конце концов, я могу себе это позволить. — Я смеялся над ним, чувствуя себя в безопасности за своим невидимым щитом. — Какой же будет расплата? У такой древней религии, как твоя, должны быть в запасе какие-нибудь наказания за мелкие провинности? Сегодня ночью мне суждено умереть во сне от судорог? Или меня растерзает дикий кабан, когда я в следующий раз выеду в лес без своего черного пса?
Белазий впервые улыбнулся.
— Не думай, что так легко отделаешься. Будь уверен, я найду применение твоим видениям, да и тебе тоже. Амброзий не единственный, кто без остатка использует людей, и я намерен тебя использовать.
Мне хотелось сказать: «Нет, если ты собираешься намотать мои кишки на дерево в лесу», — но я придержал язык. Силу берут там, где она достается, говорил Амброзий. Вспомнив сегодняшнее ночное бдение у ясеня, я подумал, что в обрядах на острове все же была некая сила. Увидим. Я высвободился, хотя и обходительно, из-под лежавшей на моем плече руки и первым пошел по тропинке к роще.
Если несколько часов назад Ульфин выглядел испуганным, то теперь он почти лишился дара речи от ужаса, увидев меня рядом со своим господином и поняв, где я был.
— Мой господин… Я думал, он отправился домой… В самом деле, мой господин, Кадал сказал…
— Подай мне плащ, — велел Белазий, — и убери это в седельную сумку.
Он безразлично бросил белую хламиду; развернувшись, та мягко опустилась на землю возле дерева, к которому был привязан Астер. Пони при этом фыркнул и попятился. Сперва я подумал, что его испугало падение белого как призрак одеяния, но затем увидел — их не могла скрыть даже темнота, царившая под деревьями — черные пятна и подпалины на белом фоне, и даже с того места, где стоял, почувствовал запах дыма и затхлой крови.
Ульфин безучастно поднял плащ.
— Мой господин. — Он чуть не задохнулся от страха и усилий, затраченных на то, чтобы удержать встревоженную лошадь. — Кадал забрал вьючную лошадь. Мы думали, что господин Мерлин уехал в город. Правда, господин, я и сам был уверен, что он скрылся в том направлении. Я ему ничего не сказал. Клянусь…
— На кобыле Кадала есть седельная сумка. Положи это туда. — Белазий набросил плащ и застегнул его, после чего потянулся за поводом. — Помоги мне сесть в седло.
Мальчик повиновался. Насколько я мог понять, он пытался не только вымолить себе прощение, но определить, насколько разгневан Белазий.
— Мой господин, прошу, поверь мне, я ничего не сказал. Могу поклясться в этом любыми богами.
Белазий не удостоил его и взглядом. Я знал, что он может быть жестоким. И правда, за все время нашего знакомства он ни разу даже не задумался о том, что кто-то может испытывать страх или боль: точнее, ему и в голову не приходило, что человек вообще может испытывать какие-либо чувства, даже свободный человек. В то мгновение Ульфин, должно быть, казался ему менее реальным, чем лошадь, которой он правил. Легко запрыгнув в седло, он коротко бросил: