Хрустальный грот. Полые холмы
Шрифт:
Я кивнул и принялся расстегивать плащ.
— В таком случае будь уверен, нас ожидают крупные неприятности, — заключил Кадал. — Как он догадался?
— Белазий положил свою хламиду в мою седельную сумку, а они ее нашли. Думают, что она моя. — Я ухмыльнулся. — Если бы они обратили внимание на размер, то им пришлось бы поискать ей другого хозяина. Но им это и в голову не пришло. Солдаты просто швырнули хламиду наземь и втоптали ее в грязь.
— И поделом. — Он опустился на колено, чтобы развязать мои сандалии. Но вдруг замер с одной сандалией в руке. — Ты хочешь сказать,
— Да. Я ждал его, а затем мы вместе вернулись к лошадям. Кстати, Ульфин должен привести Астера.
Кадал пропустил мое замечание мимо ушей. Он уставился прямо перед собой и, как мне показалось, побледнел как мел.
— Утер Белазия не видел, — продолжал я. — Белазий вовремя ускользнул. Он знал, что слышали-то они только одну лошадь, так что он послал меня им навстречу, иначе они, наверное, погнались бы за нами обоими. Он, похоже, забыл, что его хламида у меня, или же понадеялся, что ее не найдут. Будь на месте Утера кто-нибудь другой, он бы даже не потрудился посмотреть.
— Тебе и близко не следовало подходить к Белазию. Все даже хуже, чем я думал. Нет, позволь мне расстегнуть. У тебя руки замерзли. — Расстегнув застежку с драконом, он снял с меня плащ. — Будь осторожен, слышишь? Он дурной человек. Все они таковы, если уж на то пошло, а он — хуже всех.
— Так ты о нем знал?
— Я бы так не сказал. А ведь мог бы догадаться. Это вполне в его духе. Но я имел в виду другое: тебе не следует водиться с этими людьми.
— Что ж, он архидруид или, во всяком случае, глава этой секты, так что он фигура значительная. Да не гляди так тревожно, Кадал, сомневаюсь, что он попытается причинить мне вред и никому другому, думаю, тоже не позволит.
— Он тебе угрожал?
Я рассмеялся:
— Ну да. Грозил проклятьем.
— Говорят, такие вещи прилипают словно репей. Говорят, друиды могут наслать на тебя кинжал, который станет охотиться за тобой много дней, а ты и не узнаешь ничего, пока не услышишь свист, с которым он разрезает воздух за мгновение до удара.
— Мало ли что говорят. Кадал, есть у меня еще пристойная туника? Лучшую уже принесли от прачки? И я хочу сходить в баню прежде, чем пойду к графу Британскому.
Подняв крышку сундука с одеждой, он бросил на меня косой взгляд.
— А ведь Утер, наверное, пошел прямо к нему. Это тебе известно?
— Конечно, — снова засмеялся я. — Предупреждаю тебя: я расскажу Амброзию правду.
— Всю правду?
— Всю до капли.
— Что ж, думаю, так будет лучше всего. Если кто-то и может защитить тебя от них…
— Не в этом дело. Просто он должен знать. Он имеет на это право. Да и почему я должен скрывать это от него?
— Я думал о проклятьи… — смущенно произнес Кадал. — Даже Амброзий не в силах будет уберечь тебя от него.
— Плевал я на это проклятье, — бросил я и сделал жест, который не часто можно увидеть в домах вельмож. — Забудь о нем. Ни ты, ни я не сделали ничего постыдного, и я отказываюсь лгать Амброзию.
— Настанет день, когда я увижу страх в твоих глазах, Мерлин.
— Вполне вероятно.
— Ты в самом деле не боишься Белазия?
— Неужели я должен? — Мне стало интересно. — Он не причинит мне вреда. — Я расстегнул пояс и бросил его на кровать. Затем внимательно посмотрел на Кадала. — Ты бы испугался, если бы узнал, какой конец ожидает тебя, Кадал?
— Да, клянусь псом! А ты?
— Иногда. Иногда я вижу его урывками. И это видение вселяет в меня страх.
Слуга стоял неподвижно, не отрывая от меня наполненных страхом глаз.
— И что же ты видишь?
— Пещеру. Хрустальный грот. Временами мне кажется, что это смерть, а иногда — рожденье, или врата видений, или темные объятья сна… Я не могу сказать наверняка. Но однажды мне все откроется. А до тех пор, полагаю, мне нечего опасаться. В конце я обрету покой в пещере, как ты… — Я вдруг замолк.
— Как я? — быстро спросил он. — Какой конец меня ждет?
— Я хотел сказать: «Как ты доживешь до старости», — улыбнулся я.
— Это ложь, — грубо бросил он. — Я видел твои глаза. Когда у тебя видения, глаза у тебя становятся странными; я заметил это еще раньше. Зрачки расширяются и словно затуманиваются, будто ты видишь сны, — но лицо при этом остается жестким. Нет, это не сон, лицо у тебя становится холодным и жестким, словно хладный металл, и тогда кажется, что ты не замечаешь ничего, что происходит вокруг. Ты начинаешь говорить так, будто ты не человек, а бесплотный голос… Или словно ты улетел куда-то, оставив свое тело, чтобы впустить в него кого-то иного… Словно дуют в рог, чтобы извлечь звук. О, я знаю, я видел это лишь дважды, краткие мгновения, но каждый раз меня пробирала дрожь.
— Я тоже боюсь, Кадал, — сказал я и сбросил свою зеленую тунику на пол. Он подал мне длинную рубаху из серой шерсти, какую я надевал, ложась в постель. Я рассеянно потянулся за ней и присел на край кровати, так и оставив одежду лежать у меня на коленях. Я говорил скорее сам с собой, нежели с Кадалом. — И меня это тоже пугает. Ты прав, именно так я себя и чувствую — пустой оболочкой, в которую входит что-то иное… Я говорю, вижу, думаю о вещах, о которых дотоле не имел ни малейшего представления. Но ты ошибаешься, когда полагаешь, что я ничего не чувствую. Это причиняет мне боль. Думаю, это потому, что не могу управлять тем, что прорицает во мне… Я имею в виду, я еще не научился им управлять. Но я научусь. Это мне тоже известно. Однажды я смогу управлять той частью меня, которая знает и видит, и это и будет настоящей силой. Я смогу отличить в своих прорицаниях интуицию человека от тени бога.
— А когда ты говорил о моем конце, что это было?
Я поднял глаза. Как ни странно, лгать Кадалу оказалось намного труднее, чем Утеру.
— Но я не видел, как ты умрешь, Кадал. Я не видел ничьей смерти, кроме своей собственной. Я сказал не подумав. Я собирался сказать: «Как ты где-нибудь в чужом краю…» — Я улыбнулся. — Я знаю, что для бретонца это хуже ада. Но, полагаю, тебе не избежать такого конца… То есть если ты останешься моим слугой.
Его взгляд просветлел, а губы растянулись в улыбке. Я подумал, что обладаю настоящей силой, если одно мое слово способно испугать такого человека.