Хуан Дьявол 3 часть

Адамс Браво Каридад

– Хозяйка плакала, когда отдавала это письмо, капитан, – заметил Колибри. – Обняла и поцеловала много раз, хорошо говорила о вас, капитан. Говорила, что вы хороший и великодушный.

– Хороший и великодушный? Чудесно! – издевался Хуан. – Даже Святая Моника может крайне раздражать великодушных и хороших. Она дала его и велела передать в море, когда мы будем уже далеко, да?

– Сказала, когда будете одни, не имеет значения, где. Но вы бы дочитали, капитан.

– Зачем? Я прекрасно знаю, о чем оно, от начала до конца… Прости, если вчера не смогла говорить спокойно, как хотела, и не сказала, насколько благодарна

тебе… Благодарность! Какое отзывчивое слово! Прощай, Хуан… Будь счастлив, как я желаю тебе… Пусть на других землях ты встретишь счастье, которое заслуживаешь, и пусть тень грусти, которая есть в твоей жизни, полностью уничтожится, потому что скоро разорвутся соединяющие нас нити. Я никогда не забуду доброту, я в долгу перед тобой, прошу тебя забыть меня навсегда, не трудись сочувствовать… Какие красивые слова, чтобы избавить меня от удовольствия!

С побагровевшим лицом и мутными глазами он подошел к дверям забегаловки, сжав в кулаке письмо, холодная вежливость которого жгла и мучила наихудшим оскорблением. У моря, над водами залива, слабо выглядывал розоватый блеск. Рассвет. Взволнованный Колибри последовал за ним, пухлые губы приоткрылись, и он спросил:

– Капитан, что вы делаете?

– Ничего! Оставь меня! Проваливай! Уходи! Подожди! Что это слышится?

– О! Колокола монастыря. Уже утро, говорят, в церкви монастыря, встают рано. Еще ночь, капитан.

– Предрассветная месса. Для самых благочестивых, верующих. Непременно ее слушает Святая Моника. Там и увидим ее!

Действительно, первая месса дня в церкви монастыря Рабынь Воплощенного Слова. Открыли боковую дверь, сверкали в алтаре белые одежды, и, как в каждый рассвет, пришло немного верующих: старые набожные женщины, люди в строгом трауре, те, кто выполнял обет. Часть церкви, предназначенная для публики, пустовала; присоединенная часовня, где находились монахини, отделялась от прихожан решеткой. Шли в мягком движении в белых одеждах послушницы, в черных – давшие обет. За ними шла женщина. Одетая в черное, но не в одежды монахини, просторная вуаль окутывала голову, почти закрыв красивое лицо янтарного цвета. Это Моника. Издали Хуан узнал ее и смело направился к решетке. Не нужно говорить и создавать малейший шум. Моника быстро повернула голову, словно огненный взгляд был осязаем.

– Мне срочно нужно поговорить с тобой, – заявил Хуан тихим, но решительным голосом. – Ты выйдешь или я войду?

– Хуан! Ты сошел с ума? – Моника затрепетала. Стоявшие рядом послушницы удивились, повернули головы, и Моника решилась. Она прошла через маленькую дверь на пружинах, которая давала доступ к ограде; не глядя на Хуана, подошла к портику церкви. – Полагаю, ты потерял рассудок.

– Думаешь? Учитывая, кто ты, а кто я, ты думаешь, что только сумасшедший может требовать твоего присутствия. Но нет, я не спятил. В моем мире эти права берутся. И я имею право заставить смотреть и слушать, потому что узы брака, так элегантно расписанные в твоем письме, еще не расторгнуты, я еще имею право звать тебя, а ты должна приходить, хотя и не хочешь. Но не беспокойся, не делай испуганное лицо.

– Я не боюсь. Тебе отдали письмо в неудачную минуту? Ты возвратился из шумного веселья. Игры, выпивка, возможно в объятиях какой-нибудь развратницы.

– О чем ты говоришь? – в порыве гнева возразил Хуан.

– Иначе как еще понять твою манеру входить сюда. Знаю, что я твоя жена, и брак не расторгнут. Но это не дает тебе право приближаться

ко мне так. Я имею несчастье быть твоей женой, но ты не можешь разговаривать со мной, как с распутницей.

Моника де Мольнар встала, подняла голову, убирая вуаль, открывая красивое лицо, такое достойное, горестно спокойное, что Хуан отступил, сдерживая порыв разочарования от распалявшего письма, чья холодная любезность обжигала худшим оскорблением. Словно из другого мира до них доносилась музыка органа, шепот молитвы, запах ладана на литургии. И глаза Хуана засверкали, разжигаемые пламенем алкоголя, и он словно обезумел:

– Я ненавижу лицемерную вежливость. Ненавижу ненужные объяснения. Ты написала, чтобы подчеркнуть то, что не нужно говорить два раза, что подтолкнуло твое поведение на нашей встрече. Ты испугалась, что я этого не понял, да?

– Я ничего не боюсь. Мне больно говорить с тобой резко, когда ты великодушно никому не желал зла. Я поверила, сумасшедшая, наивная, что ты уедешь навсегда, что не хочешь встречаться с братом и проливать его кровь, уедешь, чтобы избежать битвы, внушающей мне ужас.

– Ужас за него, страх за него. Ты думаешь, как бы ему помочь и защитить. Так вот, я не уеду из Мартиники, из Сен-Пьера. Я останусь здесь, с таким же правом, как у него. Буду бороться, как борются рожденные в черной пропасти, пока не поднимусь над всеми. Это не земля голубой крови, не земли князей, это земли искателей приключений. Еще торжествует на них закон сильного.

– Чего ты добиваешься?

– Только одного: показать, что я сильнее. Я не буду жить милостью твоих улыбок и благодарности, возьму или оставлю то, что хочу взять или оставить. Прямо сейчас я мог бы забрать тебя против воли на корабль, который рядом; снова мог бы затащить на «Люцифер», как трофей вандала, сражаясь руками, а теперь не имел бы жалости к твоей боли и лихорадке. Ты бы стала моей насильно, подчиняясь, как рабыня.

– Ты говоришь, что…?

– Я уважал тебя, как идиот! Теперь будет иначе! Но я этого не сделаю. А знаешь, почему? Потому что ты не волнуешь меня, потому что есть сотни женщин в порту, которые ждут Хуана Дьявола.

– Сотни женщин! Вот и иди к ним!

– Я мог бы взять тебя, хотя ты не хочешь.

– Сначала ты убьешь меня! Попробуй, подойди, тронь хоть палец, соверши эту низость прямо здесь, в дверях Божьего Дома.

– Это было бы просто. Я мог бы, пусть эти башни хоть рухнут. Но как я сказал, я не хочу этого делать. От тебя не хочу ничего.

– Почему тогда пришел мучить? Чего хочешь? Чего ждешь? Что я тебе сделала?

– А откуда мне знать, что ты не виновна в том, что мне сделали? Жертва или сообщница, я не знаю, кто ты, и не хочу знать. Я пришел лишь сказать, что не пытайся снова мной вертеть, я не буду служить игрушкой, а буду сражаться с судьбой, которая с рождения отобрала один за другим все дары, которые получил он. Передай, чтобы остерегался, защищался, приготовился, потому что Хуан без имени объявляет ему войну.

– Но почему? Почему?

– Потому что ты любишь его! Не говори, что не любишь его, дабы моя ненависть его не коснулась.

– Ты ненавидишь его из-за этого?

– Я ненавижу его с тех пор, как помню себя! Только одно скажу: не выходи из монастыря, чтобы я не увидел тебя рядом с ним. В последний раз мы говорим. Ты сдержишь слово до расторжения брака, такой нежеланного для тебя, и не посмеешься надо мной. Возвращайся в монастырь, Святая Моника. Такой дикарь не держит тебя силой.

– А если я захочу с тобой поехать?