Хуже войны
Шрифт:
– Значит, Анька-официантка Тодорову башку расшибла? Так ему и надо. Все от жизни торопится взять. Если какая новенькая в полку, ни за что не пропустит. Бабу только жалко. Командир ей такого не простит, на этой же неделе вышвырнет обратно в Союз.
– Заткнись, - тихо сказал Корытов, но, увидев, как вытянулось от обиды лицо Маничева, спохватился и примирительно добавил.
– Думай, что говоришь, Саня. Вон, корреспондент рядом. Напишет про наш полк невесть что…
– Нет-нет, ничего плохого я писать
Его, как и следовало ожидать, развезло раньше всех. Длинный чуб лейтенанта свесился и прикрыл правый глаз.
– Вот потому-то все наши газеты и врут, - ехидно процедил Маничев.
– С твоей «Окопной правдой» только в сортир ходить.
– Во-первых, не «Окопная правда», а «Фрунзевец», - Средзакозовцев поправил волосы.
– А во-вторых...
– Нельзя писать обо всем, понимаешь? Чтобы молодым ребятам было не страшно сюда ехать. Чтобы их матери были спокойны...
– Чтобы их сыновей убивали, а они были спокойны? Да ты хоть раз видел - там, в Союзе, - как в чей-нибудь дом привозили цинковый гроб? Ты хоть это-то видел?
Маничев повернулся к Фоменко.
– Расскажите ему, Валерий Григорьевич. Вы же зимой сопровождали груз «двести».
Фоменко вздохнул, утопил широколобую голову в плечи и опустил на глаза веки.
– Хуже нет, чем цинки возить... В Курской области, в одном районе, шестерых выгружали: военком нормальный попался. Сказал, что сам, без меня, по домам развезет. А в соседнем районе военком трусливый, гад! Настоял, чтобы я поехал вместе с ним. Не помню уже, как село называлось - Гречиха или Гречишиха...
22.
К старенькому, покосившемуся дому на окраине деревни подъехала грузовая машина, в кузове которой стояло несколько цинковых гробов.
Машина остановилась недалеко от крыльца.
Из кабины машины выбрались Фоменко и районный военный комиссар подполковник Трепачев.
Они опустили борта машины с обеих сторон, а затем, переглянувшись, направились к крыльцу дома.
Дверь дома распахнулась. На пороге появился низкорослый, седой, небритый мужичок со значком участника Великой Отечественной войны на поношенном пиджаке.
Он посмотрел на машину с гробами, медленно спустился с крыльца и замер рядом с ним.
Фоменко и Трепачев остановились в нескольких шагах от мужчины.
Откашлявшись, Фоменко обратился к нему.
– Вы – Кузьменко? Анатолий Ефремович?
Мужичок грустно вздохнул.
– Я.
Фоменко кивнул на машину.
– А мы…
Мужичок махнул рукой.
– Да понял я уже, кто вы. Мы похоронку получили еще третьего дня…
Он снова вздохнул.
– Сына привезли?
Трепачев опустил голову.
– Да.
Едва военком произнес это, как на крыльцо выскочила мать погибшего солдата – маленькая, сухонькая, в черном платье и черном платке. Увидев машину с гробами, она замерла на месте, обхватила лицо руками и начала тихонько выть, качая головой из стороны в сторону.
Не переставая выть, она медленно спустилась по ступенькам и двинулась к Фоменко и Трепачеву. Мать остановилась напротив офицеров и, затихнув, опустила руки.
Мокрыми от слез глазами она посмотрела сначала на Трепачева, а потом перевела взгляд на Фоменко.
Ее глаза загорелись ненавистью.
Хрипло и пронзительно вскрикнув, она подскочила к Фоменко вплотную и наотмашь, что есть силы, ударила его рукой по щеке.
Фоменко, не увернувшись и даже не попытавшись закрыться, лишь слегка наклонил голову и зажмурил глаза.
Мать снова ударила его – уже по другой щеке, - а затем нанесла еще один удар, и еще…
Когда у нее уже совсем не осталось сил, мать опустила руки, села прямо на землю и, обхватив ладонями лицо, снова начала выть…
23.
Фоменко обвел людей, сидящих за столом, грустным взглядом.
– Так ни слова и не сказала… И когда гроб выгружали, и когда в дом заносили…
Он шумно вздохнул.
– Один он был у нее, сын-то.
В комнате на несколько секунд повисла тишина.
Фоменко, приподнявшись, взял в руки трехлитровую банку и снова разлил по кружкам спирт. Закончив, он поставил банку на стол, встал и тихо произнес.
– Третий тост.
Остальные тоже поднялись.
Стараясь не морщиться, выпили молча и не чокаясь.
Так же молча сели и потянулись за закуской.
Прожевав, Корытов снова придвинулся к Фоменко вплотную и шепотом протянул:
– А, может, все-таки надо к Ане сходить, Валер?
Фоменко тоскливо зажмурил глаза и отрицательно помотал головой.
– Не надо, Женя.
24.
Полночь давно миновала.
Аннушка уже не помнила, какую по счету кастрюлю она наполняла, чтобы, склонившись над плиткой, мешать и мешать кипящую воду.
Она смотрела сквозь пыльное стекло, и порой ей казалось, что в темноте от офицерского «модуля», который был хорошо виден из ее окна, уже отделилась и двинулась к женскому бараку такая знакомая фигура...
Обманутая грязным стеклом и ночными тенями, Аннушка всякий раз закрывала глаза и молилась... А потом вновь ловила мокрыми глазами ниточки света, распущенные прожекторами в ночи.
Когда пыльное стекло снова, уже в который раз, обмануло ее, она выключила плитку, накинула плащ и бесшумно выскользнула из комнаты.