Хвала и слава. Том 1
Шрифт:
— А знаете, я истратил последние деньги, — сказал он. — Осталось только на обед восемнадцать злотых.
— Что же вы будете делать?
— Телеграфирую сегодня в полдень старику Шушкевичу.
— Тому самому, что покупал Коморов?
— Вот именно. Он переведет по телеграфу, а я в Гранде пока поживу в кредит.
Они стали у прохода, где из ворот открывался вид на темнокрасную громаду Мариацкого костела. Костел возвышался, весь залитый солнцем, сверкала корона на башне. В эту минуту на самом верху отворилось окошечко и зазвучал хейнал.
— Знаете, — сказал Януш, снова беря Зосю под руку, — это выглядит, пожалуй, слишком живописно. Точно в кукольном театре…
— Да что вы говорите! — сказала Зося. — Это же чудесно!
— Где вы предпочитаете венчаться? — как бы между прочим спросил Януш. — Здесь или в Коморове?
Зося внимательно посмотрела на него, но взгляд его был устремлен ввысь, туда, где играл трубач. Казалось, он не придавал значения тому, что говорил.
— В приходском костеле Коморова в Брохове, — тихо произнесла она. — Там, где венчались родители Шопена.
При словах «родители Шопена» что-то сдавило ей горло. Она произнесла их с трудом, проглотив слюну.
Тогда Януш вдруг наклонился к ней, к самому ее лицу — она была гораздо ниже его, — и сказал тихо, значительно, словно произносил совсем другие слова:
— Значит, обвенчаемся в Брохове. Хорошо?
Зося не ответила. Януш почувствовал, что она готова расплакаться, и весело проговорил:
— А профессорша Вагнер может отправляться ко всем чертям. Теперь идем обедать на последние восемнадцать злотых.
И они пошли вдоль рынка к Флорианской, по солнцепеку, среди корзин с цветами, которые стояли у памятника Мицкевичу.
XV
Из Брохова они ехали на старой развалине — автомобиле, который подарила Янушу сестра. В костеле они были почти одни, свидетелями были шофер и церковный сторож. Зато дома их ждала Билинская и супруги Шушкевич. Бывшая мадемуазель Потелиос занялась составлением обеденного меню и сервировкой стола. Марыся Билинская привезла свое серебро и картины, одолжила повара. Казек Спыхала в это время сопровождал министра, который был на сессии Лиги Наций в Женеве, и поэтому не мог присутствовать на свадьбе Януша. В автомобиле, кроме молодых, сидел еще Адась Ленцкий. Он раздражал Януша чрезмерным своим усердием, тем, что поздравил их избитыми банальными словами, «как положено», но с превеликим рвением. Теперь он сидел рядом с шофером и повторял: «Осторожнее, осторожнее, пан Феликс!» А Феликс и сам знал, что по каменистой лесной дороге надо ехать медленнее, чтобы не нанести повреждений автомобилю и молодой паре. Ехали через Пущу Кампиносскую, напрямик, — возвращаться по шоссе было слишком далеко, а им обоим — и Янушу и Зосе — не терпелось как можно скорее попасть в Коморов. Июньский день был необыкновенно красив, наряден, чист, деревья были покрыты пышной листвой, а на лугах и полянах стояла высокая трава, готовая не сегодня-завтра лечь под косой лесника. В лесу сильно пахло смолой и травами, потоки пряного воздуха обдавали лицо, врываясь в открытые окна высокого кузова. На Зосе была миленькая блузка, белая в голубую полоску, широкая серая юбка и белая шляпа с вуалькой. И она и Януш прикололи к груди по букетику розмарина, которые приготовил им Фибих. Когда уже подъезжали к Коморову, Януш велел Феликсу остановиться.
— Знаешь что, — сказал он Зосе, — пойдем по тропинке через лес и поле, тем самым путем, каким мы шли десять лет назад, когда я первый раз был в Коморове? Помнишь?
— Ты еще спрашиваешь!
Автомобиль укатил вместе с несносным Адасем, а они остались одни среди деревьев и, пройдя немного, оказались на опушке.
— Тут я хотел поцеловать тебя, — сказал Януш.
— О нет, это было гораздо дальше, в лесу.
— Значит, помнишь?
— Конечно, помню.
— А почему ты не хотела тогда меня поцеловать?
— Я тебя ненавидела.
— За что?
— Ты мне казался глупым аристократом, который хочет купить и имение и девушку по дешевке.
— Имение я купил.
— И действительно по дешевке.
— Уж так ли дешево?
— А ты что, платил?
— Видишь ли, если бы не этот клочок земли, все бы пошло в моей жизни иначе. Думаю, что я не женился бы.
— Конечно. Если бы ты не купил Коморова, то не познакомился бы ни со мной, ни с моим отцом… Ну и, значит, не женился бы на мне. Но я думаю, что вообще-то женился бы. Мужчина в какой-то момент своей жизни обязательно должен жениться.
Януш вспомнил Гейдельберг и Ганю Вольскую и — странное дело — на миг пожалел о прошлом. Но тут же он взглянул на Зосю. Она стояла шагах в двух от него на опушке леса, прислонясь к толстому стволу рыжеватой сосны. Он видел ее хрупкий профиль в голубоватой тени от шляпы, и голубые полоски на блузке, которые казались серыми при свете погожего, очень ясного дня с сапфировым небом, и серую юбку, на которой играли зеленые отсветы густых, покрытых июньской листвой ветвей. Зося держала в руках огромный букет белой сирени, белых роз и белых калл, но каждый из цветов был наделен собственной, своеобразной белизной — белизной снега, белизной тела и белизной простыни, все это казалось рисунком, вырезанным из бумаги и наклеенным на фоне зеленого поля и светлого неба. Большая сосновая ветка подымалась над головой Зоси, как черный грозящий палец. Януш некоторое время молча разглядывал эту картину, а потом шепнул сам себе:
— Моя жена…
Зося повернула к нему голову, и поля белой шляпы бросили тень на ее лицо. Зрачки от этого как бы расширились. Черты как-то стерлись, но просветлели от счастливой улыбки, — Почему ты теперь меня не поцелуешь? — спросила она.
— Не смею, — сказал Януш.
— Разве ты такой робкий? А тогда?
— Тогда ты была для меня обыкновенной девушкой, с которой я мог не считаться. Впрочем, даже не знаю, почему мне захотелось тогда поцеловать тебя. Вообще-то я не принадлежу к мужчинам, которые идут на приступ, едва останутся с женщиной наедине. В этом поступке было уже какое-то предопределение.
Зося засмеялась.
— Не думаю. Если бы я не помнила той истории и не приехала десять лет спустя, чтобы напомнить тебе о ней, ты бы совсем забыл меня.
— Нет, нет. Ты всегда жила во мне, хоть и погребенная под неимоверным количеством дел, людей, лиц. Но зачем ты ко мне тогда приехала?
— Как зачем? Просить места, я нуждалась.
— Каким ты помнила меня?
— Я помнила тебя развязным барчуком. Я тебя ненавидела. А в оранжерее увидела человека.
— Неужели я так изменился?
— Нет, ты остался прежним, только в том же самом контуре словно проступило что-то светлое.
— Теперь ты не боишься меня возненавидеть?
— Нет. Я люблю тебя, — сказала она просто.
Между лесом и усадьбой, как и тогда, росла рожь, в этом году очень высокая и густая. Было начало июня, колосья выросли крупные, и на них тут и там виднелась бурая пыльца цветения. Внизу, у тропинки, по которой они шли, росли васильки и живокост. Но цветов было немного — семенное зерно перед посевом старательно перебирали. Зося шла впереди с охапкой белых цветов, и Янушу, шагавшему следом, букет своими очертаниями вдруг напомнил ребенка, которого его жена несет, идя по полевой тропинке. И эта картина обрадовала его и встревожила.