Хватка
Шрифт:
Хельмут проводил ее взглядом, а когда понял, что фрау его уже больше не слышит, кивнул мужчинам с вилами и те, явно стараясь идти в противоположную сторону от хозяйки, быстро зашагали к дальним постройкам.
— Госпожа лубит палка бит, или цеп. Кто работай здес много, или мало время, фрау бьет раз за сем дней. Кто работал и нанима… наньят, полушает гроши, фрау тот не бьет, берегает. Ты помнит — я Хельмут Вагнер? Идет мытса, резат власы…
(Польск.) Держи его. Если будет лаять, я уйду, и неделю будешь сидеть здесь голодный, и никто даже не заглянет. Ты поляк? Понимаешь меня? Нет?
часть 3 глава 3
ГЛАВА 3
Петруху отвели в какой-то крестьянский дом, что стоял далеко за свинарниками, в парке. По пути Хельмут показал на длинные, каменные фермы вдоль которых они шли и как сумел — разъяснил, что отныне жить и работать Петрок будет с хозяйскими свиньями, здесь, на этих фермах, но трижды в день ему нужно приходить на главный двор и кормить собаку.
Возле этого красивого, одиноко стоящего среди голых кленов домика их встретила пожилая, молчаливая женщина. Петруху отвели в сарай, перед ним поставили два ведра с теплой водой и сказали вымыться. Старую одежду забрали, а когда он закончил, и стоял, стуча зубами от холода, Хельмут вместо полотенца принес ему коробку с каким-то белым порошком и велел всему с головы до ног хорошенько обсыпаться и натереться.
Эта ядовитая гадость скатывалась, размазывалась на мокром теле, но старик ревностно указывал пальцем на места, куда этот порошок еще не попал и требовал, чтобы юноша натерся полностью. У Петрухи слезились глаза, поэтому он жмурился или старался чаще моргать, чтобы хоть что-то видеть. Так или иначе, а вскоре он сделал все так, как ему было велено.
Женщина принесла чистую одежду и большие, сильно стоптанные башмаки. Не входя в сарай, она бросила все это через порог. Хельмут, не прикасаясь к штопанным, выношенным до крайней степени, но выстиранным вещам, лишь кивнул на них и, ступив в сторону, сказал одеваться…
Они вернулись к свинарникам. Там Вагнер отвел его в бытовку, посреди которой, стояли две огромные печи с вмурованными в них чугунными чанами. Возле них, размешивая то в одном, то в другом свиное варево длинной палкой, суетился чумазый, рыжий паренек. На вид ему было тринадцать-четырнадцать лет.
— Лёнка! — едва только крикнул Хельмут, как этот живчик тут же очутился рядом с печью и вытянулся в струнку, как солдат.
Вагнер заглянул в один чан, в другой, понюхал пар, поднимающийся от них, и пошел осматривать помещение, заглядывая под скамейки, суя нос в углы, поднимая палкой и переворачивая валяющееся у окна тряпье. У следившего за стариком рыжего парня двигались только глаза. Его веснушчатое лицо было красным толи от жары, толи от смущения. Хельмут кивнул на тряпки и недовольно бросил:
— Парадок, Лёнка.
— От окна дует, — по-русски ответил рыжий. — Разрешите оставить, господин управляющий.
— Будет вош.
— Не будет, господин Хельмут, — заверил тот, кого, судя по всему, звали Ленька. — Станет чесаться, я его сразу в огонь.
— Парадок! — многозначительно поднимая вверх палку, снова произнес Вагнер.
— У меня всегда порядок, господин управляющий.
— Не всегда, — снова неправильно ставя ударение и, коверкая слова, сдвинул брови Хельмут, — тот недела госпожа два раза бил?
— Больше не повторится, — не стал возражать рыжий.
— Этот, — кивнул на вновь прибывшего управляющий, — ест твой новый помагашник. — Как имя? — бросил Хельмут косой взгляд на почесывающегося у входа Петруху.
— Петрок, — тихо отозвался тот.
Вагнер отчего-то поджал губы:
— Лёнка, — не отводя взгляда от новичка, хмуро сказал он, — Науши помагашник как нада гаворит гаспада. Будет плохо гаворит, палка ждет и тебя.
Рыжий по-военному кивнул, после чего Вагнер медленно прошел ко второму выходу и отправился на улицу.
Ленька сразу же бросился к чанам, спешно и старательно размешивая клокочущее в них варево.
— Бери вторую палку, — не глядя на Петруху, громко крикнул он, — помогай.
— Так расскажи, что да как, — возмутился новичок.
— Нам с тобой не положено много болтать, — не отрывая взгляда от чана, заметил рыжий, — если застанут за болтовней, мало не покажется обоим. Бери палку и мешай, все расскажу за работой. Шевелись же, быстрее, чего спишь на ходу?
— Порошок, — начиная размешивать готовящийся свиной обед, стал оправдываться Петрок, которому так сладко пахло из чана, что он вдруг подумал, что и сам сейчас с удовольствием бы хлебнул этого горячего. — Глаза щиплет.
— Пройдет, — сопел стараясь, Ленька, — с потом сойдет. Бери поглубже, до дна, не ленись. Если пригорит, вместо сна ночью будешь отдирать котел, а еще получишь от управляющего столько, что в глазах будет кровь щипать, а не порошок.
Петруха добавил в движении, хотя, если сказать честно, сил у него было куда меньше, чем у этого рыжего, который был помоложе, и не выглядел худым.
— А что, этот управляющий, Хельмут, злой? — между делом спросил новичок.
Рыжий приосанился, и быстро бросив взгляд по сторонам, тихо ответил:
— Запомни, парень. Ты у меня в помощниках уже четвертый. Сказать тебе, где те трое? А?
Господина управляющего звать только «господин управляющий» и никак иначе. И стоять перед ним нужно так, как это делаю я. И вообще, смотри на меня и делай также, не то …у меня скоро появится пятый помощник.
Это ты там, у себя на родине был кто-то, а здесь ты никто. Из всех, кого взяли из лагерей, только меня называют по имени, слышишь? И я хочу, чтобы и дальше было так. А если ты будешь лениться, скажу госпоже — и тебя враз приколют вилами за сараем, а после прикопают в парке, чтоб по весне трава лучше росла. Запомни, делай, …хорошо делай то, что я тебе говорю, и всегда стелись перед господами. Только тогда какое-то время протянешь. Сколько тебе лет?
— Семнадцать.
— Сколько? — впервые оторвал взгляд от чана Ленька. — Семнадцать? Что ж ты такой дрыщь? Мамка не кормила, или из лагеря забрали?
— Вроде как из лагеря, — не стал углубляться в детали Петрок.
— Врешь, — не поверил рыжий, — покаж номерок.
— …Нету.
— Вот и не финти.
— Я и не финчу, — пожал плечами Петруха. — Мне не кололи номер, …лекарства всякие кололи.
— Хватит врать, — растянул жабий рот в неком подобии улыбки рыжий, — те, в кого лекарства кололи, уже давно тю-тю, в печках пожжены…